Предлагаем архивные материалы темы. В проекте «Читаем поэтов Серебряного века» уже звучали имена Марины Цветаевой, Макса Волошина, Николая Гумилева, им были посвящены литературные программы. В октябре в продолжение цикла состоится поэтический вечер, посвященный Александру Блоку,  «Жизнь в присутствии смерти».

 Марина

31 августа 1941г. в возрасте 48 лет в сенях ветхого елабужского дома на прочном надежном гвозде повесилась поэт Марина Цветаева.

В молчаньи твоего ухода

Упрек невысказанный есть. Борис Пастернак «Памяти Марины Цветаевой».

День августовский тихо таял

В вечерней золотой пыли.

Неслись звенящие трамваи,

И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,

Я тихим переулком шла.

И — помнится — тихонько пели

Колокола.

Когда писались эти строки, август казался воздушным, полном ожиданий и надежд. Что может быть плохого, когда август дарит свидание?  Затягивая  петлю на шее, она говорила своей жизни «нет». Ведь были еще какие-то гроши, примитивные продукты, за нее хлопотали. Но велика стала ее сила отчаяния и неверия. «Судьба меня целовала в губы»! А сейчас оказалась выкинутой-выплюнутой из жизни, и крутилось в мозгу тянущее слово «расплата».

Невольным жестом ищут руки

На шее — крест.

В год этих строк она еще была с крестом, и осознавала силу его. Оставленность Марины - основной трагический момент жизни.

Даже забота-тревога о Муре, горячо любимом сыне, не спасла. Лишь в прощальном письме просила семью Николая Асеева позаботиться о Георгии. Жил у друзей родителей, потом в интернате, где учился и  встретил много хороших друзей. Призыв  на фронт, смерть в первом бою.

Из письма к  Райнер Мария Рильке: «Смерть любого поэта, пусть самая естественная, противоестественна, т. е. убийство, нескончаема, непрерывна, вечно — ежемгновенно — длящаяся. Пушкин, Блок и — чтобы назвать всех разом — ОРФЕЙ — никогда не может умереть, поскольку он умирает именно теперь (вечно!). В каждом любящем заново, и в каждом любящем — вечно». Это - о предначертании истинного поэта,  в том числе о себе.

Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей,

Как скопидомкой мильонершей

Средь голодающих сестер.

Борис Пастернак

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Николай

Лишь одно бы принял я не споря —

Тихий, тихий золотой покой

Да двенадцать тысяч футов моря

Над моей пробитой головой.

Николай Гумилев

Список расстрелянных по «таганцевскому делу» большевики вывесили 1 сентября. Петроград замер в оцепенении, Москва не верила в произошедшее. Остальная Россия жила в своих муках, меньший или больший беспредел шел по всей бывшей российской империи. Чекисты устанавливали власть, страна входила в эпоху трагедии.

Историческая справка. «Красный террор» поставил перед сотрудниками ВЧК невиданную до того в России задачу уничтожения заключенных, поставленного «на поток». В Петрограде за один 1918 год чекистам нужно было умертвить минимум 1169 человек (по официальной статистике). Это требовало новой методики исполнения смертных приговоров.

Мы не знаем могилы Николая Гумилева. Вроде бы на станции Бернгардовка, но места этого уже не найдешь. Как не найти могил Мандельштама, Цветаевой. Поэт Осип Мандельштам, друг Гумилева, замечательно сказал,  что поэты в 20-м веке "гибли с гурьбой гуртом". Если в 19 веке была дуэль - Дантес стреляет в Пушкина, Мартынов стреляет в Лермонтова, то в 20-м веке в одном рву расстреливают 60 человек, среди них поэт, в другом рву расстреливают 100 человек, среди них поэт.  Так погиб Гумилев, так погиб Мандельштам, так погиб Даниил Жуковский, так гибли поэты-жертвы и нацистского режима.  Это 20-й век.

Гумилев стал одним из символов «серебряного века». И в его гибели есть не только трагическая, но и символическая сущность: культурный ренессанс в России был уничтожен, как был убит и его поэт. С семнадцатым годом отчетливо вошло понятие «лишнего» человека, внутренний духовный мир человека государству неинтересен, культура становится обслугой государственных идей,  культура становится «факультетом ненужных вещей».    С семнадцатым годом в Россию ворвались голод, холод, страх, смерть и кровь заполонили улицы, уничтожались целые сословия, сместились все параметры духовно-нравственных устоев, обесценивалось понятие семьи; террор, то красный, то белый, гражданская война, беспощадная, неостановимая. Брат на брата.  Стихи были его жизнью. «Впечатления бытия» он ощущал  постольку, поскольку они воплощались в метрические строки.  Отношение к слову было для него духовным мерилом.

Потрясенный гибелью Гумилева, Александр  Амфитеатров, рассуждая о нем, заметил: Поэзия была для него не случайным вдохновением, украшающим большую или меньшую часть жизни, но всем ее существом.

Поэзия всегда выше быта. Ахматова вспоминала: - Получал для себя лекарство на чужую фамилию. И объяснил: - Болеть – это такое безобразие, что даже фамилия не должна в нем участвовать.

Представитель литературоведческой школы т.н. «вульгарного социологизма» В.Ермилов, спустя годы после казни Гумилева, обвинял поэта и в буржуазности, и в милитаризме,  и в вычурности. «…романтика проливающейся крови влекла к себе Гумилева. Жизнь, разрушение старых ее форм, строительство новых, казалось ему бессмысленным, обреченным». Время победило физическую смерть Гумилева, время обратило в прах всю советскую идеологическую шумиху, связанную с его творчеством. Уже современник Гумилева Юрий Айхенвальд писал о жизни поэта, как о рыцарском подвиге.

… Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей — мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.     

Александр

Поколение Серебряного века повторяло вслед за ним:

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее - увековечить,

Безличное - вочеловечить,

Несбывшееся - воплотить!

Александр Блок написал это в феврале 14-го. Автор циклов «Снежной маски», «Прекрасной дамы» еще не предчувствовал революционного обморока. А до Первой Мировой войны оставалось несколько месяцев. Шовинистический угар, охвативший многих литераторов, Блоку был чужд. «Война — глупость, дрянь», «Бестолочь идиотская — война», - говорил поэт. Но, тем не менее, он был мобилизован в армию и зачислен табельщиком инженерно-строительной бригады. Александр Блок отправляется на фронт.  Анна Ахматова вспоминала: "… мы втроем (Блок, Гумилев и я) обедаем на Царскосельском вокзале в первые дни войны. Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для оказания им помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: "Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев".

И больше Александр Блок не вернется к себе, прежнему.

23 марта 17-го  пишет матери из Петербурга: «Картина … для меня более или менее ясна: нечто сверхъестественное, восхитительное… Бродил по улицам, смотрел на единственное в мире и в истории зрелище, на веселых и подобревших людей, кишащих на нечищенных улицах без надзора. Необычайное сознание того, что все можно, грозное, захватывающее дух и страшно веселое. Произошло чудо, и, следовательно, будут еще чудеса».

Развал и хаос он называл чудом. Александр Блок всерьез принимал формулу:

Чем хуже жить, тем лучше можно творить.

После выхода «Двенадцати» Блоку перестали подавать руку. Анна Ахматова отказалась участвовать в одном вечере с ним. Некоторое время Блок продолжал жить в дурманящем революционном вихре. Но рукопожатие с дьяволом не остается безнаказанным. Постоянные депрессии, перешедшие в тяжелую душевную болезнь. Написав «Двенадцать», и надышавшись воздухом революции, вдруг ощутил напрасность жизни. В свои последние 42  выглядел больным стариком. Умирает мучительно и страшно. Теряя  рассудок, безумствуя, разбивает статую Аполлона, тем самым отрекаясь от идеала красоты.  Его «я хочу безумно жить» резко сменилосьна– «ветер, ветер на всем белом свете».  Жизнь уходила из Блока стремительно. В мае 21-го года он писал Корнею Чуковскому: «…слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка». Оценивая сложившуюся ситуацию, поэт говорит: «Утренние, до ужаса острые мысли, среди глубины отчаянья и гибели. Научиться читать «Двенадцать». Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда…»

Будни революции обернулись «тоскливой пошлостью». Вернулась, водворилась заново «лживая», и нисколько не менее «грязная, скучная, и безобразная» жизнь.

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться…

Блок, перечитав свои строки, сказал: «Оказывается, это я писал о себе. Когда я писал это, я не думал, что это пророчество».

Свои библейские «семь годов ужаса» он стал отсчитывать с февральской революции. Отгрохотала музыка революции, его «Двенадцать», «Скифы» отошли в прошлое; остался голодать, холодать, заседать, рапорты писать. В голодные годы Блок мучился цингой, ему необходимо было санаторное лечение. Доброкачественную пищу большевики предоставили поэту, когда он уже ничего есть не мог, а разрешение на выезд в финский санаторий пришло, когда Блок уже лежал на столе, а не в постели.

Зинаида Гиппиус, мало кого любившая из своих собратьев по поэтическому цеху, заметила о гибели Блока: «Страданием великим и смертью он искупил не только всякую свою вольную или невольную вину, но может быть, отчасти позор и грех России».

В начале января 1921 года Александр Блок пишет в Москву Надежде Нолле, в то время ждущей ребенка, - «…жалейте и лелейте своего будущего ребенка: если он будет хороший, какой он будет мученик,  - он будет расплачиваться за все, что мы наделали, за каждую минуту наших дней».

Такими словами Александр Блок вступает в последний год своей земной жизни.

Когда пришел последний его день и час, он велел матери встать по одну сторону постели, жене по другую. Было воскресение, десять часов утра. От его квартиры недалеко Благовещенская церковь. Когда его бездыханное тело опустилось на подушку, раздались торжественные и отчетливые звуки благовеста, призывавшего к обедне.

Блок уже их не слышал.

А через три дня Анна Ахматова напишет:

Принесли мы Смоленской Заступнице,

Принесли Пресвятой Богородице

На руках во гробе серебряном

Наше солнце, в муке погасшее –

Александра, лебедя чистого.

Макс

«Я родился в духов день, когда земля – именинница, отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах».

С новой жизнью связано много надежд. Это и преемственность поколений, и сохранение духовно-нравственных ценностей. Трагедия общества, когда безжалостный сапог государства опускается на личность.

Максимилиан Волошин поэт-символист, живописец, фотограф, искусствовед, переводчик, лектор, краевед.  Волошин – достояние многострадальной России - оказался вычеркнутым из памяти целого поколения своих соотечественников. С 1928 по 1961 год ни одно его творение не было опубликовано в Советском Союзе.

Причина не нова – Волошин никогда не стремился стать единомышленником власти. “Совесть народа – поэт, в государстве нет места поэту”, — ещё в начале XX века вывел он эту крамольную формулу, осознав, что настоящему художнику суждено быть изгоем при всех царях и народоустройствах.

Жизнь Макса Волошина это служение поэзии, человечеству. Он был Человек Мира, с «темой России» в сердце.

Кончина ему выпала тяжелая: умирал мучительно, - на фоне астмы началось ползучее воспаление легких. Лежать не мог, спать пытался сидя.  Болезнь выматывала денно и нощно, слабый обессиленный он сказал: «Мучения и страдания тогда хороши, когда они – одно мгновение, иначе это – неврастения».

Вспоминала  Лидия Аренс, одна из тех, кто дежурил у постели умирающего Волошина:

"Скажи, Лида, на какую букву легче дышать?" Нам запрещалось с ним разговаривать, и я, удивленная его вопросом, подумав немного, ответила: "Не знаю". Прошло, наверное, около получаса, когда Максимилиан Александрович вдруг сказал: "На букву И". Сразу я даже не поняла, а потом сообразила, что он передышал на весь алфавит и сделал вывод.

Умер Максимилиан Александрович 11 августа 1932 года и был положен на стол в столовой. Сразу же послали в Феодосию за льдом, и он был кругом им обложен. Стояла жара, и решили хоронить 12-го, на другой день.

Маруся была вне себя и то падала на пол, раскинув руки крестом, и голосила, как простая баба, причитая: "На кого ты меня оставил, зачем покинул" и т. д., то лежала часами молча, то была окружена людьми, то прогоняла всех... Был создан комитет по организации похорон, и все быстро и четко делалось.

После смерти Максимилиана Александровича в доме наступила какая-то странная и жуткая тишина, все сидели по своим углам.

На другой день похороны были назначены на 6 часов вечера. Поставили гроб на телегу, запряженную одной лошадью. Все мы и масса народу из всех домов отдыха и вся деревня пошли огромной толпой на верх горы, где сам Максимилиан Александрович выбрал себе место для могилы. Лошадь не могла довезти до самого верха горы, и тогда мужчины подняли гроб и понесли его и поставили у вырытой могилы.

Солнце садилось и освещало лицо Максимилиана Александровича в гробу, и Марусю, и всех, кто стоял кругом, и всю огромную толпу, и чудесный вид оттуда».

Далёкие потомки наши, знайте,
Что если вы живёте во вселенной,
Где каждая частица вещества
С другою слита жертвенной любовью
И человечеством преодолён
Закон необходимости и смерти, —
То в этом мире есть и наша доля!

Нина Яковлева, региональный центр чтения