Псковский областной центр чтения

Long list литературной премии «Большая книга» представляет роман Владимира Губайловского «Учитель цинизма». Роман - наглядное пособие по сохранению научного интеллекта с непревзойденными особенностями российского разгильдяйства.

«…простых стихов не бывает. Пушкин — сложен и почти непроницаем. Блок — не проще. Сильнее всего на человека действуют стихи его старших современников, с ними еще не утрачен прямой контакт, но они уже обладают непререкаемым авторитетом». Об этом спорили студенты мехмата далеких 70-х. Блок, Мандельштам,  Бродский, Вознесенский… Официальные, полуофициальные, запретные имена поэтов раздвигали препоны общения. Их цитировали, ими восхищались. А государственная машина всех этих умников давила идеологическим абсолютизмом. Дмитрий Бак сказал о романе – «он о том, как физики становятся лириками». Но до лирики здесь далеко… Человека перемололо общество, государство, - всё, человека как бы и не было.

В названии романа, сюжетной канве есть игра слов. На древнегреческом цинизм звучит Kυνισμός. Современное слово «цинизм» сформировалось от лат. cynismus и греч. kynismos. Изначально  позиционировалось с учением киников. Кинизм  — одна из наиболее значительных сократических философских школ. «Кинизм — это цинизм, покрытый благородной патиной времени. Последовательный циник и сегодня — киник».

В учителя писатель выбирает человека, больного шизофренией, равнодушного к мирским-земным заботам, страдающего от необходимости поддерживать собственное физическое существование. Нахождение и определение философских умозаключений составляет смысл жизни. В этом  аллегория, символ, параллель – существование советского человека порой бывало на грани безумия.

Губайловский рассказывает о своем студенческом поколении, где жаркие споры о науке, где мелькают имена будущих программистов, где вечер без бутылки «портвешка» , водки – это потерянный вечер. «Учитель цинизма» - наглядное пособие по сохранению научного интеллекта с непревзойденными особенностями российского разгильдяйства. Двойственная природа человека может быть направлена не только на созидание, но и на разрушение самой личности.  И наступает неотвратимое  «истончение связи с миром, невозможное непреходящее одиночество, пустота и бессмысленность бытия». Социальные  и индивидуальные начала, составляющие личность человека, агрессивны между собой и ведут к краху. В этом существует весь постмодернизм, в этом приобретенная человеческая трагедия XX века.

«Быть киником — это существовать на пределе человеческих возможностей». Персонаж исповедует постулаты чуждые обществу, в котором живет. В данном случае, «учитель цинизма»  преподает  «самостояние свободного человека», живущего в тоталитарном советском государстве. Именно это «самостояние»  служит опорой киника.   «Опора должна быть чистой и беспрекословной, иначе это не критика, а продажа. Только заняв независимую позицию вне высокой культуры, можно увидеть ее целиком и плюнуть ей в лицо. Нельзя брать деньги. Нельзя брать власть. Нужно избегать славы. Это — искушения. Они делают киника зависимым от социума, погружают его в социум, а значит, оплавляют твердость эталона и раскачивают отвес. Если я принимаю признание социума, значит, я уже не могу выступать его судьей». Но, словно в опровержение, диссонируют рассуждения автора.  «Идеальный кинизм невозможен, потому что, живя на границе культуры, ты неизбежно идешь с ней на компромисс. Оторваться от культуры нельзя: ты можешь говорить с ней только на ее языке. Тишина существует как пауза, иначе — это глухота. Киник непоследователен. Но собственную философскую нечистоту он тоже принимает кинически. Грязь нужна, чтобы у тебя не возникло желания счесть себя самого чем-то достойным внимания, уважения, восхищения, бессмертия». Физики, взрастившие себя на субкультуре шестидесятников, жили придуманным миром, в котором научные открытия соседствовали с русской литературой. Они читали и обсуждали ее, они находили в ней ответы на вопросы, неподвластные любимой математической иерархии. «Главная философская заповедь, которую киники безнадежно пытались вбить в головы современников и потомков: нельзя себя любить, нужно относиться к себе безжалостно. Если не думать о себе, если освободиться от лишнего — а почти все при ближайшем рассмотрении оказывается лишним, — можно приблизиться к истине. Как говорил Венечка Ерофеев — подлинный киник XX века: «Я не хочу сказать, что я познал истину, но я приблизился к ней на такое расстояние, с которого ее наиболее удобно рассматривать»».

Нина Яковлева, региональный центр чтения