Warning: Undefined array key 1 in /var/ftp/biblio/plugins/system/joomla_redirect/joomla_redirect.php on line 38
Региональный центр чтения

Александр Парнис

Виктор Некрасов о Борисе Пастернаке

17 июня исполняется 94-я годовщина со дня рождения В.П. Некрасова (1911-1987). Писатель прожил в эмиграции тринадцать лет, выпустил шесть книг, но преимущественно занимался журналистикой. В этом жанре он снова нашел себя. В одном из интервью, данном за два года до смерти, говорил: "Я здесь написал больше, чем за десять лет в Союзе".

Некрасов внимательно следил за всем, что происходило на родине и сразу же реагировал на это. Статья "Уничтожение и реабилитация Бориса Пастернака" автора "В окопах Сталинграда" - а это была одна из последних его статей - стала неожиданным образом пророческой. В определенной степени пафос этой статьи можно отнести к нему самому и к его судьбе. Несомненно, когда Некрасов писал об исключении Пастернака из Союза писателей, о травле поэта, организованной его соратниками по цеху, он проецировал ее на свою "историю", на свою травлю, которая с небольшими интервалами продолжалась более десяти лет, и на свое изгнание из страны.

Эта статья была напечатана 12 июля 1987 г. в нью-йоркской газете "Новое русское слово". Скорее всего, работая над ней, Некрасов уже знал о своей неизлечимой болезни, поэтому он закончил ее откровенными и пронзительными словами: "Авось мы доживем до первых номеров "Нового мира" за 1988 год, в которых, по словам Залыгина, будет опубликован "Доктор Живаго". Это будет хотя и запоздалый, но большой, настоящий праздник". Увы, Некрасов не дожил до этого праздника, он скончался через 53 дня - 3 сентября того же года.

Наиболее точно сформулировал "историю" отношений Некрасова с советской властью Андрей Синявский в так называемом "Прижизненном некрологе": "И посреди феодальной социалистической литературы первая светская повесть - "В окопах Сталинграда". Странно, что среди наших писателей, от рождения проклятых, удрученных этой выворотной, отвратной церковностью, прохаживался между тем светский человек. Солдат, мушкетер, гуляка Некрасов. Божья милость, пушкинское дыхание слышались в этом вольном зеваке и веселом богохульнике. Член Союза писателей, недавний член КПСС, исключенный, вычеркнутый из Большой энциклопедии, он носил с собой и в себе этот вдох свободы. Человеческое в нем удивительно соединялось с писательским, и он был человеком пар эксэлянс!.. Не лучше ли было там, не проще ли было бы в Киеве и окончить дни, отмеченные "Литературной газетой"?

Куда лезешь? Зачем летишь?

Глоток воздуха. Последний глоток свободы".

Александр Галич в знаменитой песне "Памяти Б.Л. Пастернака" не без иронии упоминает киевских "письменников", которые "на поминки его поспели". Никто из них не выразил своего протеста против исключения поэта из Союза писателей, и только один из них, друг автора этой песни, Виктор Некрасов, предпринял какие-то попытки вмешаться в историю с изданием в Италии романа "Доктор Живаго". Об этом он сам рассказал в публикуемой статье о Пастернаке.

Интересное свидетельство о непосредственной реакции Некрасова на "старую" публикацию стенограммы исключения Пастернака из Союза писателей, которую он по каким-то причинам раньше не видел, приводит актер Лев Круглый в воспоминаниях "Он ушел непобежденным", напечатанных в "Русской мысли" 2 сентября 1988 года: "Прошлой весной, придя к Некрасовым, мы застали его какого-то растерзанного, не совсем трезвого (хотя последние годы Виктор Платонович не часто позволял себе выпить). Он вышел к нам босой, чего никогда раньше не бывало, в руках держал с десяток страниц. "Ну как он мог это сделать? - повторял со слезами Некрасов, даже не ответив на наше "здравствуйте". - Ну эти (он перечислил ряд одиозных фамилий известных литераторов), эти - понятно, эти - хамы, но Сергей Сергеевич Смирнов! - как он мог топтать Пастернака да еще вести это собрание! Нет, вы послушайте!" - и Виктор Платонович начал читать нам стенограмму заседания писателей, требовавших изгнания Пастернака из страны".

В юбилейном очерке об А.Д. Сахарове, напечатанном в 1981 году, Некрасов писал: "Я отношусь к той редкой категории людей, которые не любят, даже побаиваются знаменитостей… И кусаю теперь локти, так и не познакомился - а ведь мог, мог же - ни с Борисом Пастернаком, ни с Анной Ахматовой (в первый и последний раз встретился с ней в Никольском соборе в Ленинграде, навеки успокоившейся)". Действительно, он имел такую возможность - он был хорошо знаком с сыном Пастернака Евгением Борисовичем, а с Анной Ахматовой находился даже в дальнем родстве - его матушка Зинаида Николаевна была из того же рода дворян Мотовиловых, но по тем или иным причинам не решился на знакомство. Об этом он сам рассказал в очерке "Памяти Анны Ахматовой".

Кроме того, его тетка С.Н. Мотовилова (1881-1966) в 1918 г. работала вместе с Пастернаком в библиотечном отделе Наркомпроса под началом В.Я. Брюсова. Она, как и Пастернак, работала эмиссаром отдела и рассказала об этом в мемуарах "Минувшее", которые были напечатаны в "Новом мире" за 1963 год (# 12). Однако все упоминания о Пастернаке в этих мемуарах были купированы, так как в то время цензура не позволяла упоминать его имя. В 1956-1957 гг. Мотовилова затеяла с Пастернаком переписку, в период разгара травли его из-за романа. В одном из писем к Мотовиловой он сообщал: "…я написал Вам большое письмо об этой стороне моей судьбы, слишком подробное, наверное, по Вашей вине, потому что в такие подробности завел меня порыв моей благодарности Вам".

Через много лет я опубликовал четыре письма Пастернака к Мотовиловой в сборнике "In memoriam" (2000). Работа Пастернака в 1918 г. в библиотечном отделе Наркомпроса, ставшая поводом для его переписки с Мотовиловой, была кратким эпизодом в его жизни, но эта работа неожиданным образом отразилась в творчестве поэта. Эмиссары Наркомпроса, в числе которых были Пастернак и Мотовилова, выдавали "охранные грамоты" деятелям науки, культуры и искусства для освобождения от реквизиции государством их библиотек и коллекций, имеющих историко-культурное значение. Канцелярско-правовой термин превратился у Пастернака в метафору и стал названием его автобиографической книги "Охранная грамота" (1931). Ранее исследователи не связывали этот факт биографии поэта с метафорическим названием книги. Этим названием Пастернак утверждал право художника на свободу и независимость творчества.

Именно весной 1957 года, когда Пастернак переписывался с Мотовиловой, Некрасов в Италии встретился с первым издателем "Доктора Живаго" Фельтринелли, который передал через него письмо, адресованное Алексею Суркову. Некрасов дважды беседовал с Сурковым и пытался как-то повлиять на кампанию, развязанную против Пастернака. Об этом рассказал сам автор "Окопов" в публикуемой ниже статье, а со слов Некрасова вспоминал в мемуарах о нем поэт Лев Озеров.

Статья Некрасова "Уничтожение и реабилитация Бориса Пастернака" - это не только статья о судьбе поэта, но и в определенной мере это рассказ о себе, о надежде на собственную реабилитацию, которой он так или иначе ожидал.


УНИЧТОЖЕНИЕ И РЕАБИЛИТАЦИЯ БОРИСА ПАСТЕРНАКА
Виктор Некрасов.
Публикация А. Е. Парниса

Боже мой, как все забывается. Отодвигается куда-то далеко, заслоняется чем-то новым, зарастает травой забвения. Сейчас я ощутил это особенно остро, прочитав в газете "Монд" о полной реабилитации Бориса Пастернака. Открывается в Переделкино дом-музей, выпускается полное собрание сочинений, 1990 год предложено объявить годом Пастернака!

Запоздалое, очень запоздалое. Но какое радостное событие!

И тут же, обрадовавшись, я немедленно с горечью возвратился к тем постыдным дням тридцатилетней давности. Тут же достал и прочитал стенограмму общемосковского собрания писателей, происшедшего 31 октября 1958 года. Думаю, что нормальному советскому человеку осуществить это желание просто невозможно. Но здесь я легко нашел 83-й номер "Нового журнала" за 1966 г., сделал фотокопию с текста стенограммы, которую редакция с оказией получила из Советского Союза, и прочел ее. Пока читал, было ощущение, что меня окунули в бочку с дерьмом. До сих пор отмыться не могу.

Прошло без малого 30 лет, а в памяти осталось общее чувство стыда, который нас всех тогда охватил. А из деталей - что председательствовал на собрании вроде бы приличный С.С. Смирнов и выступал всеми нами любимый Б.Слуцкий, который потом всю жизнь каялся.

Сейчас же передо мной полная картина, мерзкая, тошнотворная, которую, как это ни противно, но требуется восстановить.

Начну с того, что С.С. Смирнов не просто вел собрание, а выступил с достаточно пространным докладом о предательстве Пастернака, а за ним выступили еще 13 человек, каждый из которых считал своим долгом напирать на это слово - "предатель"! Я перечислю имена этих людей: Л.Ошанин, К.Зелинский, В.Герасимова, Вик. Перцов, А.Безыменский, Ан. Софронов, С.Антонов, Б.Слуцкий, Г.Николаева, В.Солоухин, С.Баруздин, Л.Мартынов, Б.Полевой. И еще столько же записалось, как сообщил собранию С.С.Смирнов, но за поздним временем выступить всем не удалось. Это ни в коей степени их не обеляет, так как - я думаю - они бы говорили, дай им трибуну, то же, что и предыдущие ораторы, то есть постыдные мерзости. Я их имена тоже перечислю: Евг. Долматовский, Серг. Васильев, Мих. Луконин, Гал. Серебрякова, Павел Богданов, Павел Арский, Павел Лукницкий, Семен Сорин, Вера Инбер, Нина Амегова (? - А.П.), Вл. Дудинцев, Раиса Азарх, Давид Кугультинов.

Страна должна знать своих героев!

Пересказывать то, что говорили эти члены Союза писателей о своем собрате, не буду - противно. Но о тех, кто не краснея дожил до сегодняшнего дня - а их из выступавших осталось только пятеро, - несколько слов все же скажу. Ко всему этому нужно добавить, что незадолго до этого собрания состоялось объединенное заседание президиума правления Союза писателей СССР, Бюро оргкомитета СП РСФСР, президиума московского отделения СП РСФСР. Кто там выступал, не знаю, но именно тогда было принято решение об исключении Б.Пастернака из Союза писателей.

Между прочим, касаясь истории вопроса, С.С. Смирнов сообщил о том, что группа писателей, возмущенных поведением Б.Пастернака, составила письмо, которое предполагалось опубликовать, но возник вопрос - почему письмо подписано только группой московских литераторов, и решено было созвать сегодняшнее совещание, чтоб прозвучал голос всего коллектива московских писателей. Кстати, С.С. Смирнов огласил на собрании фамилии авторов письма, но в стенограмме, к сожалению, сказано только в скобках - "оглашает список".

Так кто же та пятерка погромщиков, которая дожила до сегодняшнего дня? Перечислю - Л.Ошанин, А.Софронов, С.Антонов, В.Солоухин, С.Баруздин.

Лев Ошанин выступал первым в тот памятный день и говорил дольше всех. Не уступил ему по пространности своей речи и Корнелий Люцианович Зелинский, говоривший, что сейчас на Западе, откуда он только что приехал, имя Бориса Пастернака - это, мол, синоним войны (!). Вслед за ним Александр Безыменский, старый лысый комсомолец, выразил восторг выступлением кагэбэшника Семичастного, тогда первого секретаря комсомола, на массовом митинге во Дворце спорта. Когда он сравнил Пастернака сначала с паршивой овцой, а потом со свиньей - это вызвало, мол, овации у многотысячной комсомольской аудитории. Выступавший вслед за ними А.Софронов беззастенчиво признался, что "Доктора Живаго" не читал, тем не менее свое выступление закончил словами: "Не хочет быть советским человеком, советским писателем - вон из страны!"

За ним вышел на трибуну здравствующий ныне Сергей Антонов, который тоже закончил требованием лишить Б.Пастернака советского гражданства. Говорил он и о том, что покойный Нобель наверняка переворачивается в гробу, узнав, какому негодяю достались завещанные им деньги. И о том, что, получив от московских писателей письмо, где было сказано, что он стреляет по своим, Пастернак просто перетащил свою пушку за границу и стал палить оттуда.

Вообще общий тон всех выступлений задан был докладом С.С. Смирнова. Борису Пастернаку, дескать, кое-кто незаслуженно курит фимиам, сам роман "Доктор Живаго" - просто слабая книга, но философия ее антисоветская, а автор люто ненавидит Октябрьскую революцию. И все в разных выражениях говорили одно и то же.

Ныне здравствующий Владимир Солоухин поставил вопрос о том, не следует ли нынешнему внутреннему эмигранту Б.Пастернаку стать по-настоящему эмигрантом? "Вот тут-то и будет для него настоящая казнь, - сказал он. - Он там ничего не сможет рассказать интересного. И через месяц его выбросят, как съеденное яйцо, как выжатый лимон. И тогда это будет настоящая казнь за предательство, которое он совершил".

Короче всех, нужно сказать, было выступление С. Баруздина, нынешнего редактора "Дружбы народов". Короткое, но не менее энергичное. "Есть хорошая русская пословица, - сказал он, - собачьего нрава не изменишь! Мне кажется, что самое правильное - убраться Пастернаку из нашей страны поскорее". И это сказал человек, который печатает сейчас в своем журнале "Детей Арбата" Рыбакова, где так много говорится о студентах, клевещущих и доносящих друг на друга.

Под самый занавес собрания тявкнула со своего места престарелая Вера Инбер. Уцепившись за фразу из резолюции, зачитанную Лесючевским: "Давно оторвавшийся от жизни и народа, самовлюбленный эстет и декадент", она потребовала исправления - эстет и декадент это чисто литературное определение. Это не заключает в себе будущего предательства. Это слабо сказано".

Вот так протекало и закончилось единогласным принятием резолюции это позорное, но, увы, действительно историческое собрание. Многим хотелось бы его забыть. Но такое не забывается. Не настало ли время заговорить об этом в полный голос? И в первую очередь тем, кто тогда не постеснялся это сделать.

В завершение скажу, что весьма косвенное отношение к "делу" Пастернака имел и я. Весной 1957 г., когда я был в Италии, меня пригласил к себе издатель "Доктора Живаго" Фельтринелли и, прощаясь, вручил письмо, адресованное Алексею Суркову как одному из руководителей Союза писателей. В этом письме издатель писал, что, печатая роман Пастернака, он вовсе не считает это недружественным актом по отношению к Советскому Союзу, и выразил надежду, что оригинал (? - А.П.) вскоре увидит свет на родине автора.

Письмо я Суркову передал. Последовавший за публикацией романа в Италии (в ноябре 1957 г.) год молчания внушал какие-то надежды. Они не оправдались. Авось мы доживем до первых номеров "Нового мира" за 1988 год, в которых, по словам Залыгина, будет опубликован "Доктор Живаго". Это будет хотя и запоздалый, но большой, настоящий праздник.