В середине 1826 года Языков прибыл в Тригорское. В семействе Осиповой он был встречен очень радушно. Увидел он «И три горы, и дом красивый, И светлой Сороти извивы». Открылись перед его взором

      И те отлогости, те нивы,
      Из-за которых вдалеке,
      На вороном аргамаке,
      Заморской шляпою покрытый,
      Спеша в Тригорское, один
      Вольтер, и Гёте, и Расин
      Являлся Пушкин знаменитый.

Компания молодёжи, собравшейся в Тригорском, проводила время очень весело. Шутили, смеялись, купались, гуляли в парке над Соротью.

Пушкин и Языков декламировали стихи, о многом переговорили. Как воспоминание о днях, соединивших поэтов дружбой, в августе 1826 года было написано новое послание к Пушкину:

        О ты, чья дружба мне дороже
        Приветов ласковой молвы,
        Милее девицы пригожей,
        Святее царской головы!

В ответ на послание Языкова последовали пленительные пушкинские строки, истинный портрет юного Языкова, вдохновенного поэта:

        Языков, кто тебе внушил
        Твоё посланье удалое?
        Как ты шалишь и как ты мил,
        Какой избыток чувств и сил,
        Какое буйство молодое!

Чем – прежде всего – остался на нашем слуху Языков? Знаменитым стихотворением «Пловец», неотделимым от знаменитой мелодии Константина Вильбоа. Стоит открыть книгу и прочесть: «Нелюдимо наше море…», как явственно услышим внутренне голоса певцов.

        Нелюдимо наше море,
        День и ночь шумит оно;
        В роковом его просторе
        Много бед погребено.

       Смело, братья! Ветром полный
       Парус мой направил я:
       Полетит на скользки волны
       Быстрокрылая ладья!

       Облака бегут над морем,
       Крепнет ветер, зыбь черней,
       Будет буря: мы поспорим,
       И помужествуем с ней!

       Смело, братья! Туча грянет,
       Закипит громада вод,
       Выше вал сердитый встанет,
       Глубже бездна упадёт!

       Там, за далью непогоды,
       Есть блаженная страна:
       Не темнеют небосводы,
       Не проходит тишина.

      Но туда выносят волны
      Только сильного душой!..
      Смело, братья, бурей полный
      Прям и крепок парус мой.   

Стихотворение было написано в конце 1830 года, когда поэт уже оставил Дерпт и жил на Волге в родовом имении. Но как знать, не вспоминал ли он бушующее Чудское озеро, которое местные жители исстари называли морем, каким оно было в непогоду, в бурю. Ревёт ветер, волны ходят чёрные, ужасные… Суда жмутся к берегу. Но и тогда находится иной смельчак: буря шумит, как в море, а он ставит парус и мчится во мрак, полный смелого духа.

Когда Иван Киреевский торжественно предрекал языковскому «Пловцу»: «он не утонет», речь, понятно, не шла о поплавке мелодии, судьба стихотворения виделась самостоятельной.

      Нелюдимо наше море,
      День и ночь шумит оно;
      В роковом его просторе
      Много бед погребено, -

вот случай, когда понимаешь правоту Гоголя, сказавшего, что фамилия Языкова не даром ему пришлась, и он владеет языком, как араб конём своим. Четырёхстопный хорей, словно бы созданный для проявления физической, наружу рвущейся энергии, словом, коварный хорей укрощён, как норовистый конь. Он сохранил свой мажор, но звучит удивительно достойно. Опорное и постоянное «о» властно организует строфу («море… ночь… оно… роковом его просторе… много… погребено…»). Звуковая картина растёт из словосочетания «наше море» и вырастает в приглушенный шум и угрожающий рокот («шумит… роковом… просторе… погребено», - эти «ш» и «р» отметили самые знаменитые слова четверостишья).