Роковое значение для судьбы Ульянова имела его статья, опубликованная 7 ноября 1935 г., "Советский исторический фронт", посвященная анализу новой политики партии в историческом вопросе. Смысл выступления заключался в умеренной критике тезиса об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма. Естественно, последствие из этого могло быть только одно.

Работу, тем более напечатанную в октябрьский праздник, заметили: после этой статьи, ключевой в газете, следующий номер которой вышел в свет только через четыре месяца (15 марта 1936 г. и уже с другим ответственным редактором). Ульянов был обречен, публиковать его перестали, было заведено специальное следственное дело под номером 22240. Единственное событие за первую половину 1936 г. произошло в личном плане, когда непосредственно перед арестом он женился на Надежде Николаевне Калнишь, выпускнице Московского I-го медицинского института, с которой он познакомился годом раньше в бытность ее студенткой, во время одной из своих командировок в столицу (первый брак Ульянова еще в годы аспирантуры оказался кратковременным и неудачным, сохранилось упоминание о жалобах, подаваемых супругой на него в местком).

2 июня 1936 г. Ульянов был арестован и помещен в следственный изолятор на Шпалерной улице, где и пребывал до вынесения окончательного приговора постановлением областного совета от 15 октября 1936 г. Ему было предъявлено обвинение на основании статей 58-10 и отягчающей 58-11. В итоге за "контрреволюционную троцкистскую деятельность" выходило 5 лет ИТЛ, для отбытия которых Ульянов направлялся в распоряжение Бел. Балтлага, в ведомство которого и прибыл 12 ноября 1936 г. за номером У-2697/8.

С 1939 г., ввиду обострившихся отношений с Финляндией, Соловецкая тюрьма, как близкая к театру военных действий, рассредоточивается на Новую Землю и в Норильск, куда и был перемещен в числе других Ульянов. В Норильске он обратился с ходатайством к властям о пересмотре дела, однако по решению секретариата окружного совета от 29 января 1941 г. было постановлено "в пересмотре дела отказать". Ульянов был близок к мысли о самоубийстве и принял решение о его осуществлении в случае продления срока (впрочем, для некоторых привлеченных в связи со школой М.Н. Покровского такое ходатайство заканчивалось расстрелом). Он был освобожден день в день по его истечению - 2 июня 1941 г.

Но в связи с удаленностью Норильска от основных железнодорожных магистралей, ему удалось добраться лишь до Ульяновска, где его застало известие о начале войны. Ему некоторое время пришлось оставаться там, зарабатывая на жизнь посредством работы в качестве ломового извозчика в городе. Затем, в сентябре, он был мобилизован на строительство оборонительных сооружений на подступах к Москве, откуда направлен для рытья окопов под Вязьму. Во время осуществленной немцами вяземской наступательной операции был пленен и очутился в Дорогобужском лагере для военнопленных. Однако ему удалось совершить побег, чему способствовало освобождение Дорогобужа в феврале 1942 г. силами партизанских соединений. Далее невероятное: пройдя более 600 км по немецким тылам, он проник в пригород Ленинграда, прифронтовой Пушкин, разыскал там супругу и затем с ней перебрался под Гдов, на свою родину. Там среди местного населения Надежда Николаевна применяла свои знания в медицинском деле, а сам Ульянов пытался создать поэтический сборник, по памяти записывая стихи русских классиков.

Осенью 1943 г. в связи с осуществлением тотальной мобилизации супруги были вывезены в качестве остарбайтеров в Германию, вначале в знаменитый Durchganglager в Дахау, а оттуда в пригород Мюнхена, Карлсфельд, где Ульянов работал сварщиком на заводе BMW, а жена трудилась в лагерном госпитале.

Карлсфельд в 1945 г. был освобожден американскими войсками и затем включен в их зону оккупации, и, таким образом, Ульяновы оказались в созданном здесь лагере для "перемещенных лиц" (dispersed persons - DP в английском прочтении - далее в тексте ди-пи). В соответствии с ялтинским межсоюзным соглашением, подкрепленным в г. Галле решением об обязательной репатриации бывших советских граждан, возникла реальная перспектива принудительного возвращения в СССР.

Тем не менее, Ульяновым удалось спастись, переправившись нелегально в 1947 г. по каналам созданной годом ранее Международной организации по делам беженцев (ИРО) из Германии в Марокко. Объясняя такой выбор страны, Б.С. Пушкарев, видный деятель НТС, причастной к попыткам вызволения и вывода из лагерей ди-пи, вспоминал: "Старались бежать, как можно дальше: в Аргентину, в Австралию, в Канаду, США. В США небезопасно. Там бомбы будут падать. Вот Аргентина и Австралия, скорее, более или менее безопасны для эмиграции... в Испанию никак нельзя, потому что Испанию Сталин завоюет во всяком случае, но в Марокко, может быть, можно будет отсидеться... Такая психология была" 26 . Действительно, под Касабланкой вырос целый поселок, по советским данным, возможно неточным, в Марокко оказалось вывезено и осело 355 человек бывших граждан из СССР. Там Ульянов устроился работать на завод металлических конструкций "Schwartz Haumont", в соответствии со специальностью, приобретенной в качестве остарбайтера, т.е. сварщиком.

С наименованием завода был связан и используемый им литературный псевдоним, шутливый, как пишут некоторые авторы, - Н. Шварц-Омонский (или Н. Шварц- Оманский). Но дело заключалось, понятно, не в шутке, не случайно, что большинство дипийцев приобрели известность не под своими настоящими именами (впоследствии известная "березовская болезнь"). Репатриация шла полным ходом даже в 1950-е годы, лишь в 1955 г. декларировалась амнистия "сотрудникам оккупационного режима". Неслучайно, что все эти годы Ульяновы на случай ареста хранили при себе зашитые в одежду ампулы с ядом.

Кроме того, ситуация осложнялась вследствие общего кризиса, переживаемого эмиграцией первой волны, вспоминая о котором Ульянов писал: "Это было время великого предательства и великой трусости, время посещения советских посольств, получения советских паспортов, сотрудничества в советских газетах. Эмиграция притаилась и замолчала, как премудрый пескарь. Ни одного листка, ни одной газеты, все завяло и съежилось... Куда девались антибольшевистские витии, уничтожавшие советскую власть пером и словом в течение тридцати лет?" В целом первая эмиграция встретила дипийцев в штыки. Показательно, что при первом же знакомстве М.В. Вишняк в лицо Ульянову заявил, что вся вторая волна - "фашистская и большевистская сволочь", при этом подчеркивая "все без исключения", что, впрочем, не помешало тут же предложить тому сотрудничество в "Социалистическом вестнике".

Возможно не случайно, что в первой же опубликованной за рубежом своей работе "К национальному вопросу", которая вышла именно в "Социалистическом вестнике", Ульянов выступил с полемикой против ведущих авторов этого издания, подвергнув исторической критике тезис о правах наций на государственное самоопределение и план федеративного устройства России (развитию тех же идей посвящалось и следующее его произведение, увидевшее свет в парижском "Возрождении" в 1949 г. - "Об одном учении в национальном вопросе"). Еще почти 50 лет назад он предсказывал, что в случае федеративного решения вопроса послебольшевистским правительством, на чем настаивала эмигрантская социал-демократия, в конечном итоге "вместо обширной страны она будет иметь всего лишь великое княжество московское, в окружении стран малоблагоприятных для социал-демократического движения" В теме национального вопроса, в связи с историей российской государственности, им в марокканский период были написаны также "Геноцид или усердие не по разуму?" (из истории крымских татар и русского освоения Крыма), "Большевизм и национальный вопрос" (начатое им исследование явления русофобии и объяснения через него характера советского режима), "История и утопия" (где проводилась мысль об исторической неизбежности единого надэтнического государственного образования, объединяющего российское пространство) Более частным случаем этой темы явилось изучение Ульяновым украинского вопроса, отданного до сих пор на откуп сепаратистской националистической литературе.