Алексей ФИЛИМОНОВ

О Вадиме Валериановиче Кожинове впервые я услышал в середине восьмидесятых от товарища по журфаку МГУ, он сделал интервью с известным критиком и стал нередко бывать у него дома — отзывы были совершенно восторженные. Он познакомил меня с книгой «Страницы избранной лирики», составленной В.Кожиновым, с творчеством Юрия Кузнецова и — тогда во многом заочно — с кругом московских писате­лей. Вадим Валерианович принял самое прямое участие в литературной и человеческой судьбе моего товарища. Помню, что мой знакомый, не имевший московской прописки и возможности трудоустроиться, при­гласил меня в гости на дачу в Переделкине, которую ему и его молодой семье любезно предоставила семья В. Кожинова. Многих критик вводил в литературу, помогал бескорыстно — увы, не все оказались верны сло­весности и его памяти.

Было что-то магнетическое в фигуре Вадима Валериановича Ко­жинова: худощавой, неброский на первый взгляд, — зимний плащ, свитер-«водолазка», чрезвычайно живые, проникающие глаза за боль­шими линзами очков в широкой роговой оправе, модные в 70-х годах прошлого века, высокий лоб, хрипловатый голос, приглашающий к беседе, пиршеству духа... Немного было людей ему под стать — мыс­лителю, историку, блистательному литературному критику, одному из основателей направления «тихой лирики». И здесь он, конечно, мог дать очень многое — как ведущий исследователь Тютчева, духовный продолжатель традиций «тютчевской плеяды», великолепный сборник поэтов которой он подготовил.

Самое первое в моей жизни поэтическое потрясение — и заочное знакомство с критиком — связано с Тютчевым, с открытием его лирики в старших классах. Помню отдалённо первый трепет от приближения к его поэзии, словно сам присутствуешь при горнем и земном миге, «Когда незрима, неслышна / Роса ложится на цветы». К томику поэта, вышедшему в издательстве «Советская Россия», Вадим Валерианович написал предисловие, к которому я обращался, пытаясь понять, чем мог так потрясти поэт со словарем, который воспринимался тогда как стилизация: ангелы, герои, «Счастлив, кто посетил сей мир в его ми­нуты роковые...» Тогда «Испепеляющие годы» (Блок) России казались далёким прошлым... Наверное, тот катарсис, духовное очищение в том числе и перед страшными десятилетиями России провели через эти годы меня и многих людей, для которых искупительная, спасительная сила Слова открывалась в том числе в русской классике.