Грехом моим воняет до небес.

На нём печать древнейшего проклятья.  Уильям Шекспир

Маруся любила читать. Как себя помнила, - всё время читала. Закроет книжечку, а потом долго думает о прочитанном, анализирует, сопоставляет. В школе хвалили за сочинения. Увы, из-за читательского всеедства, образы-персонажи-цитаты смешивались в её головке, и часто всплывали в собственных текстах. Да ещё так дословно, что однажды с ней долго разговаривал Федор Константинович Книн, учитель литературы, пытаясь разъяснить вред плагиата. Девочка доказывала-рассказывала, после чего Книн вздохнул: - Что ж, если так... Маруся, у тебя всегда будет много неприятностей. Заведи большую тетрадку и пиши, пиши только туда.
Потом был поход в театр, и Маруся полюбила его всей душой, со всей страстью и пылкостью юности. Хоть приходи и умирай там. После школы она решила поступать в театральный, на театроведческий, чтобы писать о милых дорогих актёрах-режиссерах, о таинствах спектакля. Очень захотелось сначала поработать в театре, понять-ощутить его изнутри. Поработала в бутафорском, а через год взяла да поступила на заочное отделение. Всё! И жизнь, и слёзы, и любовь!.. Годы шли, и Маруся заскучала: надо было регулярно писать статьи, рецензии, ей не хотелось, она вдруг подумала – это совсем не её профессия. Ей стал неинтересен театр, спектакли все казались скучно-примитивными, Маруся вновь зарылась в книги. А для себя писала в свои тетрадки. Фантазировала, придумывала имена-названия, потом оказывалось, что всё это кем-то создано и написано, она не отчаивалась, но каждый раз поражалась преследующей её эпидемии слов и образов.
И тут, как сказал классик, «история начинает смеркаться». Живя без любви и привязанностей, в окружении людей без имён, деревьев, чужих детей и домоседов, Марусе вдруг приснилось: И долго-долго о тебе \\ Ни слуху не было, ни духу.
И уже на следующий день статья взлетела цитатой:
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел Человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И все до нитки роздал.

Навстречу шёл человек, руки в карманах, капюшон закрывает лицо.
- Простите, можно к Вам обратиться?
-Фамилия?
- Понтресс.
- Еврейка, что ли?
- Да нет, а что, это имеет значение?
- Да плевать мне, так спросил. Чем готов?
- Простите, а как мне попасть (читает по бумажке) худойдирестриус?
Он остановился, слегка сдвинув капюшон. Злые глаза, всё лицо в шрамах.
- Откуда свалилась? Долго будете полоскать наши имена? Запомни: худождристр! Пойдешь за угол, откроешь ворота, повернёшь налево, там ступеньки, затем сразу направо, потом только прямо. В дверь упрёшься, ещё раз спросишь...
Маруся забыла произнесенное незнакомцем слово, поэтому, дойдя до указанной двери, опять спросила: - Как найти худойдирестриус?
Тощий вахтер, лысый, с глазами навыкате, хмуро посмотрел: - Сейчас нажму кнопку сигнальную, будешь знать. Эти имена в скрижалях, а ты полощешь их... Впрочем, корявый его знает, может уже и похудел, давно не видел. Кажи бумажку...
- Это направление со службы занятости.
- А мне-то, хоть со службы корявого.
Вахтёр изучил листок, повернулся спиной к Марусе, и, глядя в закрытую дверь, истово покрестился. Дверь отворилась, Марусе кивком головы было предложено пройти.  Моложавый мужчина сидел в глубоком кресле, нога на ногу, прикрыв лицо длинными пальцами с правильным маникюром, поглядел на Марусю сквозь щёлку между указательным и безымянным.
- Фамилия? – визгливо спросил моложавый.
- Понтресс.
- Еврейка, что ли?
- Да нет, а что, это имеет значение?
- Я – хранитель традиций до традиций. Я, как ученик Константина Сергеевича, обязан знать всё. Вплоть до того, что искать злого в добром.
- Неужто вы ученик Станиславского?
- Родная моя, что ты всё время спрашиваешь?! О себе говори, о себе. О других не надо. (Засмеялся, наслаждаясь собственным смехом)
Вдруг раздался голос:
- Долго я буду ждать?
Ученик Станиславского сухо кинул Марусе:
- В шкафу таз, в холодильнике возьмешь кувшин с шалфеем, в комоде полотенце. Что стоишь?
Маруся в растерянности двинулась к комоду.
Одновременно голос и ученик заорали:
- Уже смердит!!
- Куда? Где кувшин? Что сказано?
- Есть разница, что я возьму вначале?..
- Разница будет в твоем кошельке! О-о-о!, - при этом двумя руками закрыл лицо. Пальцы его мелко дрожали, упрямо просунулся нос между ладонями, и снова глаз между указательным и безымянным уставился на Марусю.
Маруся вздрогнула от этого взгляда, он показался ей знакомым. И она вспомнила.
...Вчера вечером, решив немного перекусить и выпить любимого тёмного пива, она направилась в бар на берегу речки, там всегда было очень уютно, никто никого не обижал, никогда не было пьяных лиц.
Сначала резко распахнулась дверь бара, через мгновение оттуда выкинули мужчину в стильном пиджачке, приятных брюках-дудочках, желтых туфлях тончайшей кожи. Он летел точь-в-точь как Паниковский из «Золотого телёнка». Может только интеллигентского чванства было поболе.
Также плюхнулся в пыльную траву: одна нога осталась вытянутой, другая как-то изящно поджалась, левая рука елозила по траве, пальцы правой закрывали лицо, но между указательным и безымянным быстро-быстро вращался глаз, потом, остановившись, уставился на Марусю. Следом за выкинутым из дверей выкатился толстоватый мужчина в жёлтых клетчатых брюках, переваливаясь с боку на бок, кряхтя, путаясь ногами в трости, поддерживая рукой падающий с головы котелок.
У Маруси мелькнуло: «Фильм что ли, снимают?»
Но дверь захлопнулась и больше не открывалась. С котелком и тростью подбежал к лежащему, стал поднимать, отряхивать. Выкинутый вдруг резко оттолкнул товарища, на четвереньках дополз до ближнего бревнышка, и, закрыв лицо руками, стал заливисто хохотать.
- Может, карету вызовем? – участливо спросил с котелком. Он даже неплохо выглядел: котелок на голове сидел достойно, трость оказалась инкрустированной, он вертел ею ловко и умело, весьма картинно скрестил ноги, причём, правая тянулась носочком вниз.
- Соратник Веселковский, вы что, идиот? - заорал выкинутый, - чистый платок и глоток виски.
- Но, соратник Крыскин, ничего этого нет. В платок много раз сморкались, и виски... сами понимаете...
- Не говори, что я понимаю, говори за себя, понял - за себя?
В баре Маруся узнала, что эти двое изрядно всем надоели со своими Станиславскими – Парижами - бомондом, да еще и местных называют гнилым болотом.
- Живут в своём лакомом дворце посреди города, и чё сюда суются? Упыри...
... - Итак, твои обязанности – исполнение воли. Все мы здесь соратники, так обращаемся друг к другу. Я – соратник Крыскин, ты – только служивая. Нос никуда не совать. Не потерплю. Чтоб одно сплошное уважение.
Маруся неожиданно чертыхнулась, скривила губы. Соратник Крыскин заорал: - Без него, без него!
Шлепнулся в мягкое кресло, мелко-мелко покрестился.
- Если очень надо будет, говори – корявый.
- Хорошо, корявый.
- Да не я корявый, а черт корявый.
Застонав, опять перекрестился.
- Долго еще, соратник Крыскин?! Ничего сделать не можете, тумбы поставили? – снова завопило что-то сверху.
Маруся вошла в кабинет. Было темно и смрадно. Соратник Крыскин приказал:
- Обмой ступни соратнику худождристр. Мыть надо не меньше тридцати минут. Потом – здесь масла, прочитаешь и помажешь.
Он говорил всё быстро, при этом зажав пальцами нос, стараясь мало касаться руками вещей, ступая по кабинету словно цапля, высоко поднимая ноги. Маруся осталась наедине с кем-то, сидящем в огромном кресле, по размерам напоминающем диван, «но все-таки кресле» - для чего-то сама себе уточнила.
- Фамилия? – проскрипел голос.
- Понтресс.
- Еврейка, что ли?
- Да нет, а что, это имеет значение?
- Корявый всех дери. Приступай.
Положенное время Маруся мыла ноги человеку невероятных размеров. «Гаргантюа и Пантагрюэль в одном флаконе», - мелькнуло. В складках было много грязи, сала, Марусино сознание затаилось. «Что я делаю? И где я? Во что я влипла?»
Она подняла глаза, соратник худождристр смотрел на неё в упор, туповато.
Маруся вздрогнула: это же Данциг. Главный управитель по стратегическим облачным баталиям. На эту должность он попал путём долгих партийных ходов, потом эти же партийные ходы были им недовольны: ни одного правильного прогноза, ни од-но-го. Объявлен снег, а шпарит солнце, и сорваны горные лыжи в Далской долине, а приехали все, кто нужен был в партийных ходах.
Прогнозирует в Дансинг-girl именно герлов, и являются обитатели партийных ходов, а там одни boys. А кому нужны boys, если шли к girls?
Именно к этому времени Марусе надоело писать о театре: почему грудастая, бедрастая арт. N со злыми глазами навыкате невнятно рассказала о любви к персонажу от арт. L, который своей вечной бледностью на вечном личике мальчика-старичка вызывает сплошные сострадания и думы о нош-пе; ей вдруг стало абсолютно наплевать какая сценическая маска выразительнее: козла или барана.
И Маруся пришла к Данцигу, которому нужен был пресс-секретарь. Писала-переписывала, делала официальные заявления от имени босса. Всё было скучно и обыденно. Но, заскучав, Маруся вспомнила о творчестве. Поскольку заведение, возглавляемое Данцигом, было абсолютной чепухой, Маруся стала выпускать регулярные бюллетени-сводки, где скучные тексты перемежала художественными цитатами. Так сообщение о питании первых лиц губернии заканчивалось: «Если подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов; апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, - видите, в Петербурге простой народ ест их, а в провинции не ест». Очередная сводка о погоде расцветилась: «небо станет простоквашей, поплывёт слепое солнце, опаловые ямы поглотят тонкие тени липовых ветвей». Про лицо из партийных ходов Маруся наплела от всей своей художественной памяти: «На шее он носил золотую цепь весом в двадцать пять тысяч шестьдесят три золотые марки, причем ее звенья были сделаны в виде крупных ягод; между ними висели большие драконы из зеленой яшмы, а вокруг них все лучи и блестки, лучи и блестки, - такие драконы были когда-то у царя Нехепса». Но когда последний текст дошёл до карающих органов, и они решили проверить, то всё оказалось точь-в-точь. Это возмутило, дошло до общественных масс, возмущались страстно и горячо, словно прорвало что-то давно наболевшее. И никого не удивило, как это можно было на себе носить. Впрочем, молва утверждала, что «лицо из партийных ходов» боялось ходить по городским подворотням, опасаясь за жизнь свою, и что неоднократно отбивался золотыми цепями от своры псов, играющих свои плотские свадьбы. Рассказывали, что «лицо» в бешенстве кричало: - Всё пишут и пишут, а где их инициативы?!
Карающие органы с недоумением ответили: - Их инициативы – на Вашей шее, надо полагать.
Данцигу мстили долго и упорно: сидел на бюджетной зарплатке, без квартальных, ежемесячных надбавок. Марусе Данциг втайне симпатизировал: она не только хороша, но удивительно обаятельна, а умна какой-то таинственной природной особенностью. Он часто слышал, как наедине вслух читала стихи, она много знала наизусть. На официальных приёмах Маруся вдруг так изысканно подаст цитату, что «лица из партийных ходов» закивают-закивают, мол, сами намедни читывали.
Пострадавший с золотыми цепями приложил все усилия, чтобы Маруся Маркова лишилась работы. На её место пришла жгучая брюнетка, с пирсингом на многих видимых частях тела (поговаривали, и на невидимых), с татуировками дракона, петуха, кота, лошади, змеи, козы, обезьяны, короче говоря, дословно не скажешь про весь гороскоп, ибо она всё-таки носила одёжку. Называть себя велела Клэр.
А Маруся уехала в далёкую Британию, записалась рабочей на ферму собирать фрукты-овощи, где провела несколько лет. Поездила по британским островам, очаровалась страной и людьми, населявшими её. Именно там, в чужой стране, Маруся осознала ответственность свободы, любого выбора. Была любовь, счастливое замужество. Поездка в Россию назрела давно: управить наследственные вопросы и пожить, пожить в родном городе. Маруся поехала первой, сразу после Успения, Даниэль должен был подъехать только к католическому Рождеству. Много работы, важные проекты, в которых – их будущее.
В службе занятости сразу предложили работу в Театр-центре, правда о должности ничего определённого не сказали. Пожилая усталая сотрудница, отводя глаза в сторону, промямлила: - Там, на месте, понятнее будет...
...Данциг смотрел на Марусю с усталой въедливостью:
- Откуда я тебя знаю?
Маруся улыбнулась и произнесла:
Виноград созревал, изваянья в аллеях синели.
Небеса опирались на снежные плечи отчизны...
Данциг неожиданно всхлипнул: - Улыбаешься всё так же...
Вдруг раздалась звонкая трель заливистых бубенчиков, Маруся вздрогнула: «Неужто архиерейское кадило?» В кабинет впорхнул соратник Крыскин, за ним втиснулся вчерашний знакомец соратник Веселковский, следом, шаркая ногами, зашёл прохожий в капюшоне.
- Соратники, представьтесь, - велел Данциг.
Прохожего в капюшоне величали соратник Шукай.
Данциг громко сказал: - Владыгубе! – голос взлетел высоко, растворилась шторка в стене, Маруся увидела нечто, испещрённое татуировками. Вглядевшись, признала мумию Клэр.
Соратник Крыскин высоким фальцетом пропел: - Отведи от нас корявого, приведи мосты надёжные.
Соратники Веселковский и Шукай поставленными голосами протрубили:
- Славься, славься, Дом Напротив.
Данциг закончил: - И отринь, отринь, отринь!
Соратник Крыскин: - Замолкайте, псы корявые, иссыхайте все чернила, дай корявость в их слова.
Все соратники: - И отринь, отринь, отринь!
Маруся очнулась от нашатыря.
Над ней стояла громада Данцига: - Не бойся! В обиду не дам. Только читай мне поболе. Выходит, неуч я.
...За стеной послышалась ругань и плохие слова. Соратники Крыскин, Веселковский и Шукай мутузили друг друга, успевая схватить летающие в воздухе денежные купюры.
Соратник Крыскин: - Ты реализовал свои возможности?
Соратник Шукай: - Какие, мой Величайший?
Соратник Крыскин: - Актерские, актерские!..
Соратник Шукай судорожно хватая купюры, и, скаля белоснежные зубы: - Писаки не дают, всё пишут, пишут, творить не дают...
Соратник Крыскин: - Ты становишься неблагодарным, я о тебе думаю денно и нощно. Найду пьесу, а ты её ешь зачем-то...
Соратник Шукай: - Соратник Крыскин Величайший, и в мыслях не было, в мыслях только голос Твой наставнический...
Соратник Веселковский: - Будешь против, получу я, я, я...
Соратник Крыскин: - Достали ваши общие фразы!!! О себе говорите, каждый о себе...
Голос Маруси:
Когда я устаю от пустозвонства
Во все века вертевшихся льстецов,
Мне хочется, как сон при свете солнца,
Припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо.
Плачущий голос Данцига: - О, говори, о, читай, о, услышь меня...
Соратник Крыскин: - А-а-а-а! Оглянись во гневе! Нам не дано предугадать...
Соратник Шукай: - О, Величайший! Дай запишу...
Соратник Веселковский, засовывая купюры в носки: - «и медленно вращается паром. Домой, домой. Мне нынче хочется сочинять с пером в пальцах».
Соратник Крыскин: - Соратник Веселковский, подайте глоток виски и чистый платок.
Соратник Веселковский: - Чистые платки только у черни...

К Рождеству стало ясно, что Даниэлю не выбраться в Россию. Маруся поработала у Данцига до марта, время бежало, как Река Времени. К этому времени Данциг узнал русскую классику, английскую классику, стал понимать разговорную французскую речь, увлёкся романами Мопассана, многое понимал у Набокова. У него исчезли жирные складки на ногах. Но отказаться от ежедневных молитвенных восклицаний не мог. А после них – ритуальная потасовка соратников и делёжка денежных купюр.
Соратник Шукай: - Соратник Крыскин Величайший! Позволь слово молвить!
Соратник Веселковский не может отойти от утреннего песнопения: - Славься, славься, Дом Напротив!
Соратник Крыскин: - Я что – поборник тоталитаризма?
Соратник Шукай: - Они – все смерды, лишь голос слышать твой!
Соратник Крыскин: - Его слово душит меня, корявый не берет его!
Соратник Веселковский: - Славься, славься, Дом Напротив!
Неожиданно включился телевизор. Красивая женщина, известная в городе актриса говорит с экрана: - Искалечены и исковерканы жизни и судьбы достаточному количеству людей. Уволены профессиональные люди, набраны те, кто к театру не имеет никакого отношения.
Замерли все мгновенно. Соратник Крыскин закатил глаза, прижал ладонь к щеке, мелко-мелко замотал головой: - Где благодарность? А? Соратник Шукай, тебе велено было переговорить, наставить, заткнуть!
Соратник Шукай: - Но, Величайший, они же всё пишут и пишут, говорят и говорят!.
Соратник Веселковский, расправляя мятую купюру: - Славься, славься, Дом Напротив!
В дверь резко застучали. Соратники хором завопили: - Отринь, отринь, отринь!
Неожиданно раскрылась дверь, показалась лысая башка испуганного вахтёра:
- Соратник Крыскин, вот, пришёвши... Говорят – артисты...
Соратник Крыскин: - Что?! Кто?! Посмели?!
На пороге – толпа людей в гриме. Безмолвствует.
Сверху рванул голос Данцига:
Грехом моим воняет до небес.
На нем печать древнейшего проклятья.

Маруся кричит в трубку: - Дэн, милый! I love you! I finished all! The Oriental cherry blossoms? And here snow lies, very cold! Meet, darling!

Нина Биочинская, Санкт-Петербург