Чехов никогда не замыкался на описании представителей одного какого-то класса или социальной группы. Его героем мог стать любой человек – от бездельника Савки («Агафья») до высокого государственного чиновника, как, например, Орлов («Моя жизнь»). Но повествование в каждом случае Чехов выстраивает «в духе» героя. Описание природы, быта как будто преломляются через сознание персонажей. И дело не в том, к какому общественному слою принадлежит герой того или иного рассказа. Описания увязываются автором с внутренним состоянием, с настроением персонажей. Студент-юрист Васильев, поддавшись на уговоры, отправляется как-то с приятелями в дом терпимости. «Ну, что глядишь? Пожалуйста, без философии! – убеждает его приятель. – Водка дана, чтобы пить ее, осетрина – чтобы есть, женщины – чтобы бывать у них, снег – чтобы ходить по нём. Хоть один вечер поживи по-человечески!» Васильев, которому хочется относиться к жизни так же легко, соглашается. И в тот вечер «В воздухе пахло снегом, под ногами мягко хрустел снег, земля, крыши, деревья, скамьи на бульварах – всё было мягко, бело, молодо, и от этого дома выглядывали иначе, чем вчера, фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег». И вот уже они идут к женщинам. И Васильеву «нравился <…> снег, бледные фонарные огни, резкие, черные следы, какие оставляли по первому снегу подошвы прохожих; нравился ему воздух и особенно этот прозрачный, нежный, наивный, точно девственный тон, какой в природе можно наблюдать только два раза в году: когда всё покрыто снегом и весною в ясные дни или в лунные вечера, когда на реке ломает лед».

Но вот они зашли в один дом, другой, третий… И Васильев понял, что «ненавидит этих женщин и ничего не чувствует к ним, кроме отвращения. Ему не было жаль ни этих женщин, ни музыкантов, ни лакеев».

Васильев оставляет приятелей и уходит. Выйдя на улицу, он останавливается и снова смотрит на снег: «Если взглянуть вверх на эти потемки, то весь черный фон был усыпан белыми движущимися точками: это шел снег. Хлопья его, попав в свет, лениво кружились в воздухе, как пух, и еще ленивее падали на землю. Снежинки кружились толпой около Васильева и висли на его бороде, ресницах, бровях... Извозчики, лошади и прохожие были белы. "И как может снег падать в этот переулок! – думал Васильев. – Будь прокляты эти дома!"»

Восприятие снега героем зависит от его внутреннего состояния. Сначала снег видится Васильеву просто белым, чуть позже – с чёрными следами, и вот уже чёрного становится больше, от снега остаются лишь белые точки. Чехов рисует словом, избегая того, чтобы прямолинейно называть вещи своими именами. И снова – не новая и не хитрая мысль, интересная более передающим её рисунком, способом, обретённым автором для её передачи.

В письме к А.С. Суворину 9 декабря 1890 года Чехов писал: «Хорош Божий свет. Одно только нехорошо: мы». Прекрасно сознавая всё несовершенство человеческое и не пытаясь его оправдать, Чехов тем не менее сострадателен к любому человеку, призывая, по слову Пушкина, «милость к падшим». И падшие, то есть мы с вами, платят писателю любовью, чувствуя, что Чехов никого никогда не осуждает.

«В Чехове Россия полюбила себя, – писал В.В. Розанов в эссе “Наш Антоша Чехонте”. – Никто так не выразил её собирательный тип, как он, не только в сочинениях своих, но, наконец, даже и в лице своём, фигуре, манерах и, кажется, в образе жизни и поведении».

Источник: http://www.rospisatel.ru/zamlelova.htm