Из неопубликованного

Публикуемый ниже материал, представляет собой начало пре­дисловия, написанного В.В.Кожиновым к книге «Русские поэты о смерти и бессмертии. XVII—XXвв.». По-видимому, идея собрать под одной обложкой стихотворения русских поэтов, посвященные теме смерти, у В.В.Кожинова родилась давно, но к конкретному ее воплощению он приступил лишь незадолго до своей кончины. Дошедшее до нас незавершенное предисловие (являющееся одно­временно заявкой на составление книги) Вадим Валерианович на­писал 2 июля 2000 года. К сожалению, этот замысел до конца осу­ществлен не был, и книга, запланированная к выходу в издатель­стве «Вече», так и не увидела свет. Тем не менее, как представля­ется, публикуемый текст дает возможность почувствовать об­щий дух и настрой — вовсе не сумрачный и пессимистический — этой не вышедшей поэтической антологии, а также позволяет по­нять отношение самого В.В.Кожинова к смерти. Вадим Валериа­нович всегда бесстрашно смотрел ей в глаза, воспринимая челове­ческое бытие, как возвышающую человека трагедию. И, может быть, поэтому он так мало оставил времени для небытия. Ибо сегодня все, кому дорого имя Вадима Кожинова, могут сказать о нем: да, жизнь прошла, но и смерть прошла, уступив место бес­смертию.

Вадим КОЖИНОВ

РУССКИЕ ПОЭТЫ О СМЕРТИ И БЕССМЕРТИИ

(XVII-XXbb.)

Можно предвидеть, что тех или иных читателей смутит (или даже отвратит!) само слово «смерть» в заглавии книги. После ре­волюционного катаклизма и разного рода идеологических экспериментов, пережитых в XX веке Россией, в сознании многих лю­дей искажено или по меньшей мере затемнено то понимание или, вернее, то переживание трагической «темы» смерти, которое ве­ками складывалось в русле Православия и в нравственном опыте народного бытия.

Стоит привести цитату из статьи «Смерть», опубликованной в издававшейся в 1930-х годах энциклопедии. В ней утверждалось, что драматическое восприятие смерти — это своего рода пережи­ток «проклятого прошлого», а при победе коммунизма каждый че­ловек «научится рассматривать «закат» своей жизни, свой «роко­вой момент» (здесь явная «ирония» автора статьи. — В.К.) не как катастрофу, а как совершенно нормальный процесс. (МСЭ, 1-е изд., т.8, с.54).

С этой точки зрения многочисленные стихотворения о смер­ти, созданные корифеями русской поэзии, начиная с Пушкина, Боратынского, Тютчева, Лермонтова (в творчестве которого эта «тема» предстаёт с особенной проникновенностью), должны ока­заться никому не нужной риторикой по поводу «совершенно нор­мального процесса»...

В наше время положение, конечно, изменяется, и в 1996 году издательство «Вешние воды» (г. Орёл) опубликовало книгу «Свет­лая печаль», в которую, правда, вошло всего несколько десятков стихотворений русских поэтов о смерти (две трети состава книги занимают переводы с самых разных языков), а, кроме того, почти все стихотворения посвящены смерти других людей, а не пережи­ванию грядущего конца самими поэтами (в аннотации к книге даже специально оговорено, что она «адресуется людям, потеряв­шим близких, любимых, друзей и товарищей»). Одно из немногих исключений из правила в этой книге — пушкинское стихотворение, в котором поэт признаётся, что

День каждый, каждую годину
Привык я думой провожать
Грядущей смерти годовщину,
Меж них стараясь угадать...

Почти во всех остальных стихотворениях книги «Светлая пе­чаль» воплощён взгляд на смерть как бы «со стороны».

Нет в ней, например, столь тяжких по смыслу и тону строк Тютчева, написанных им ночью 11 декабря 1870 г. в поезде (перестук стук колёс, это чувствуется, отразился на ритме стихотворения), мчавшим его в Петербург из Москвы, куда он ездил на похороны своего старшего брата:

Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушёл, куда мы все идём,
И я теперь на голой вышине
Стою один, — и пусто всё кругом.

…………

Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,
На роковой стою очереди.

Как уже сказано, поэзия, говорящая о смерти (кроме смерти в бою за Отечество) была чем-то неугодным для господствовавших не столь давно идеологических догм. Но сложное отношение к этой «теме» имело место задолго до XX века, — по меньшей мере с начала так называемого Нового времени, то есть с XVII века.

Большое влияние на умы и души людей оказала тогда и позднее книга французского герцога де Ларошфуко (1613— 1680) «Размыш­ления, или моральные изречения и принципы», в которой, в част­ности, содержится следующий завет:

«Ради сохранения нашего достоинства не станем даже самим себе признаваться в наших мыслях о смерти».

Ларошфуко — это очевидно — не отрицает, что мысли о смер­ти так или иначе присутствуют в сознании — или хотя бы «подсоз­нании» — любого человека, но предлагает «не признаваться» в этом даже и самим себе (не говоря уж о других людях), ибо эти мысли о нашем грядущем унижающем превращении в прах нано­сят ущерб нашему человеческому достоинству.

Нельзя не сказать, что современник и соотечественник Ларош­фуко, аббат де Ранее (1626 — 1700) выдвинул прямо противополож­ное «решение». В основанном им одновременно с изданием книги герцога своего рода «максималистском» (он даже подвергался пре­следованиям властей) монашеском ордене траппистов главный девиз гласил: «Помни о смерти» (по-латински «Memento mori»); монахи произносили его при каждой встрече друг с другом. Девиз получил очень широкое распространение, причём вовсе не толь­ко в среде религиозных людей; так, его сочувственно употребляли в своих сочинениях такие русские писатели, как Герцен и Салты­ков-Щедрин, хотя, разумеется, не повторяли его изо дня в день...

Ларошфуко, вероятно, сказал бы (а, быть может, он действи­тельно это сказал), что, непрерывно помня о смерти, нельзя испы­тывать хоть какую-то радость жизни. Но вот что в высшей степе­ни показательно: цитируемая книга этого герцога исполнена пре­дельного пессимизма, даже безнадёжности! И это понятно: отка­зываясь открытыми глазами вглядеться в грядущую смерть, он тем самым не имеет возможности хоть как-то преодолеть ужас перед ней, и в то же время не может полностью изгнать «мысли» о ней, и они отравляют его существование.

Истинный путь в том, чтобы мужественно признать нашу гря­дущую смерть, и нашу неподвластность ей, пока мы живы, и — как это ни парадоксально — нашу окончательную неподвластность ей после её наступления: ведь нас тогда уже не будет...

Достославный Владимир Даль собрал около трёхсот русских пословиц, вошедших в его сборник в рубрику «Жизнь-смерть», и среди них есть такие, которые свидетельствуют, что многовеко­вое народное самосознание вобрало в себя и этот «конечный» смысл смерти:

Поколе живёшь, всё жив, а как помер, так и не стало.
Умрётся — всё минется.
Помрём — всё хорошо будет.
Помрёшь, так отдохнёшь.

Не исключено, что Лермонтов, создавая свое знаменитое вось­мистишие по мотивам гетевского — «Горные вершины», карди­нально изменил его финал, исходя именно из этой пословицы:

Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.

Я совсем не случайно заговорил о народном творчестве в этой книге о поэзии: можно с полным правом утверждать, что наша классическая поэзия — высшее, совершеннейшее воплощение того, что первоначально складывалось в творчестве многих поко­лений нашего народа в целом: закономерно, что многие стихотво­рения Пушкина, Лермонтова, Некрасова стали подлинно народ­ными песнями.

Евгений Боратынский, который отнюдь не принадлежал к су­сальным народолюбцам, тем не менее написал следующее вось­мистишие:

Старательно мы наблюдаем свет,
Старательно людей мы наблюдаем
И чудеса постигнуть уповаем
Какой же плод науки долгих лет?

Что наконец подсмотрят очи зорки?
Что наконец поймёт надменный ум
На высоте всех опытов и дум,
Что? — точный смысл народной поговорки.

Почти одновременно с этим стихотворением Боратынский создал свою поразительную «Смерть» (я привожу здесь только фрагменты, полный текст см. ниже):

О дочь верховного эфира!
О светозарная краса!
В руке твоей олива мира,
А не губящая коса.

Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твоё храненье Всемогущий
Его устройство поручил.

Даёшь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью,
Злак не восстал бы до небес.

Дружится праведной тобою
Людей недружная судьба:
Ласкаешь тою же рукою
Ты властелина и раба...

Открываем сборник Владимира Даля:

Кабы люди не мерли — земле бы не сносить.
Смерть всех поравняет.
Царь и народ — всё в землю пойдёт.
И пономарь и владыка в земле равны.

В народных пословицах вообще есть удивительные открове­ния о смерти:

Умереть сегодня — страшно, а когда-нибудь — ничего.

Выходит вроде бы, что не стоит думать о смертном конце, ибо ведь он настанет «когда-нибудь», и зачем страшиться его заранее, даже и не зная о его сроке?

Но вот другая пословица:

Жить надейся, а умирать готовься!

И ещё одна:

Смерти бояться — на свете не жить.

А это означает, что, не преодолев в себе — пусть хотя бы в оп­ределённой степени — эту боязнь, этот страх, нельзя полноценно жить: ведь смерть, в принципе, может настичь человека в любой день и час — «сегодня», — и от глубинного страха перед ней едва ли способно спасти то «непризнание» самому себе в мыслях о ней, которое советовал соблюдать Ларошфуко; впрочем, и постоянное «Memento mori» приемлемо только для бытия монаха-затворника.

Чтобы завершить разговор о двух французах-современниках, герцоге Ларошфуко и аббате Ранее, упомяну об их русском совре­меннике — воистину великом художнике слова и великом рели­гиозном деятеле — протопопе Аввакуме (1621-1682). Предлагае­мое далее собрание русских поэтических творений о смерти от­крывается его творением, и в них воплощено истинное понима­ние жизни и смерти, а также бессмертия.

В данном случае речь идёт, вполне понятно, о религиозном понимании бессмертия человека; но есть и «мирское» бессмертие, над которым не властно время. Так, в памяти любого грамотного человека и сегодня, в сущности, жив молодой спартанский царь Леонид, который в 480 году до Рождества Христова, то есть почти два с половиной тысячелетия назад, геройски погиб вместе с тре­мястами своими воинами в Фермопильском ущелье, сражаясь с вторгшимися в Элладу громадными полчищами персидского царя Ксеркса.

Вспомним и о том, что Пушкин не с тщеславием, а с велико­лепной уверенностью написал незадолго до своей гибели:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья избежит...

Впрочем, о бессмертии мы ещё будем говорить.

Таково начало предисловия к предлагаемой книге. Оно зай­мёт 1,5-2 авторских листа. Собрание стихотворений русских по­этов XVII-XX вв. — 15-20 авт. листов (то есть 10-14 тысяч стихот­ворных строк), примечания — 1-1,5 авт. листа.

2 июля 2000 г.

Публикация Е.В.Ермиловой и И.В.Колодяжного

Источник: Аврора 2010 №2