Сергей Лишаев

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

А. С. Пушкин

Книжная культура в пространстве инноваций. Сегодня, когда обновление становится хроническим, рутинным, нас все чаще удивляет не новое, а неизменное, демонстрирующее способность к сопротивлению логике принудительных инноваций. Особенной, интересной оказывается уже не новизна нового, а сохранность хорошо знакомого, старого, давно существующего. Одним из примеров сохранности старого может служить книга. Именно судьба печатной книги, со всех сторон омываемой электронными медиа, будет предметом осмысления в этом эссе.

К наиболее примечательным новациям последнего времени можно отнести радикальное изменение способов фиксации и доставки текстов читателю. Я говорю о феномене оцифрованного (экранного) слова, вытеснившего рукопись из большинства областей, в которых когда-то (15–20 лет назад) она была широко востребована. Рукописей больше нет, ручное письмо свелось к подписям под документами, к обиходным маргиналиям (“Суп в холодильнике”, “Клава, срочно позвони Ивану Петровичу”), к экспрессивным надписям на заборах и к урокам правописания в школе (“Мама мыла раму”).

В такой обстановке можно было ожидать — и многие этого ждали, что судьбу рукописи разделят и печатные издания. В пользу неутешительного для книги прогноза свидетельствовали очевидные преимущества экранного слова: набранный с помощью клавиатуры и размещенный в Сети текст доходит до потребителя значительно быстрее, чем в том случае, когда его доставку обеспечивает громоздкая система производства и распространения книжной продукции. Что уж тут говорить о разнице в стоимости между публикацией в Сети и в типографии! Тем не менее печатное слово, не связанное коротким поводком новостного режима, хорошо “держит удар” и позиций своих сдавать не собирается (1) . Вопреки пессимистическим прогнозам, издательская инфраструктура продолжает успешно функционировать: книги издаются, продаются и рецензируются, книжные ярмарки собирают тысячные толпы, библиотеки работают, etc. И пусть крупные книгохранилища уже обзавелись электронными каталогами и заняты переводом книг в электронный формат, важно то, что ни одна из библиотек не отказалась от дальнейшего пополнения своих книжных фондов. О чем все это свидетельствует? О том, что на месте старой модели функционирования запечатленного слова, предполагавшей движение от рукописи к печати, складывается новая (и тоже двухполюсная) система: от печати — к экрану.

Формирование электронно-печатной модели поднимает вопросы, ответ на которые найти непросто. Эти вопросы можно сформулировать следующим образом. За счет каких ресурсов книга удерживает свои позиции на площадке публичного обмена тестами? Почему экранное слово не смогло (пока не смогло?) взять на себя функции книги и журнала в их бумажном исполнении? Какая судьба ожидает книгу в будущем?

Тезис, который я буду защищать в этом эссе, можно сформулировать следующим образом: жизнеспособность печатного слова питается прежде всего стремлением авторов к признанию и читательской потребностью иметь “навигационное оборудование” для ориентации в бурном потоке публикаций. Позволю себе высказать предположение, что рубежи, на которых закрепилось сегодня печатное слово, будут удерживаться им, пока люди не утратят вкуса к авторским высказываниям в форме текста и пока сами авторы не перестанут стремиться (по удачному выражению А. К. Секацкого) к “бытию-в-признанности” (2) .

При этом я вовсе не настаиваю на том, что свою медийную нишу печатное слово удерживает исключительно за счет воли авторов к общественному признанию. К сохранению книжной культуры причастны и иные силы. Но меня здесь интересуют только те из них, которые питает борьба авторов за признание.

Слово, смерть, признание. С давних пор создание текста (неважно — художественного повествования, научного исследования, философской медитации или поэтического творения) означало выход автора в публичное пространство, и было одним из действенных способов утверждения индивидуальности за пределами жесткого лимита ее земного присутствия (присутствия при теле). Язык — это не только так-то и так-то понятый мир, не только способ присутствия в мире, не только средство общения и познания, но еще и канал самоутверждения в другом, способ выхода индивидуальности в большое время истории. Не стоит забывать, что воля к бытию-в-признанности в конечном счете питается волей к преодолению конечности человеческого присутствия. Ведь в замкнутом круге мира сего одним из самых надежных, проверенных и доступных (хотя и паллиативных) способов продления “я-присутствия” остается сверхпрочная капсула авторского текста.

В архаических обществах проблемы утверждения индивидуальности во времени еще не существовало, так как отсутствовал самостоятельный, обособившийся от родового тела индивид: нет субъекта, нет и проблемы его признания “дальними другими”. До тех пор, пока признание со стороны другого (в дописьменных культурах) ограничивалось признанием со стороны ближних (родственников, друзей, соседей), то есть тех, кто с тобой жил, кто тебя слушал или о тебе слышал (слух и слухи), мы можем говорить только о предварении “бытия-в-признанности” как особого экзистенциального проекта. В дописьменных культурах человек мог продлить свое присутствие только через память своих близких. Память недолгая и ненадежная.

С изобретением письменности ситуация существенно изменилась. Для писателей Древнего мира проблема признанности существовала, хотя и не имела той остроты, которую приобрела позднее, в Новое время (3). По мере созревания в лоне христианской цивилизации автономной личности потребность в продлении персонального присутствия в другом и через другого существенно укрепилась.

Однако в средневековой Европе борьбе авторов за признание препятствовала установка на борьбу с грехами тщеславия и гордыни. Для средневековой культуры вера в Господа и Его Милосердие, надежда на спасение и воскресение весили куда больше, чем любовь и признание со стороны современников и потомков. Вот почему созревавшая в недрах христианского мира индивидуальность не получала действенных стимулов к самоутверждению в горизонтальном измерении мира сего. Многие сочинения средневековых авторов оставались анонимными, а проблемы плагиата не существовало. Бытие в признанности мыслилось как бытие в Божественной Милости и Любви. Первостепенную важность имело не продление своего присутствия в этом мире, а спасение души.

Выдвижение индивидуальности на авансцену общественного сознания — та новость, которую принесло с собой Новое время. Именно тогда “бытие-в-признанности” стало важным стимулом к созданию философских и научных трактатов, художественных произведений, к написанию мемуаров, ведению дневников, etc. По мере того, как религиозная вера слабела и вытеснялась на периферию общественного сознания, на первый план выдвигалась стратегия посюстороннего, имманентного спасения в ковчеге “заветной лиры”.

Утративший веру в Бога и Его Царствие, но ищущий полноты присутствия человек Нового времени перенаправил свое внимание на утверждение индивидуальности в горизонте земной истории. Однако его стремление быть автором своей жизни натолкнулась на бренность человеческого тела как на непреходимую черту экзистенциальной оседлости. Новоевропеец сознавал, что все попытки разрешить “проблему смерти” без радикальной трансформации жизни обречены оставаться паллиативными (увеличение продолжительности жизни, борьба с болезнями, повышение “качества жизни” в преклонные годы и т. д. не решают и не могут решить проблемы конечности человеческого существования) (4) .

Неразрешимость “проблемы смерти” в онтическом горизонте привело к росту потребления антидепрессантов и галлюциногенов (5), а с другой, — к усилению борьбы за персональную ячейку в “культурной памяти”. Обмельчание реки веры имело своим следствием абсолютизацию имманентных форм иноприсутствия и возрастание ценности признания со стороны горизонтального другого (со стороны читателя, зрителя и слушателя).

Письменность стала восприниматься как форма, позволяющая сохранить человеческую индивидуальность с большей полнотой и конкретностью, чем неверная (и недолгая) память родных и близких. Прочность и долговечность фиксации авторского высказывания давала искателям посюстороннего бессмертия возможность вести борьбу за признание по ту сторону “ближнем круга” (семьи, рода, общины…). Внимательное чтение — это не только распаковка содержания высказывания, но еще и актуализация авторской индивидуальности в душе другого (“душа в заветной лире / Мой прах переживет и тленья убежит”). Но иноприсутствие авторской индивидуальности в другом осуществимо только в том случае, если созданный им текст способен кого-то очаровать и увлечь. Влюбленный в книгу читатель начинает жить созданными писателем образами и мыслительными фигурами и тем продляет посмертную жизнь их создателю.

Файлы, книги, авторы (о помощи трудностями на пути к признанию). Итак, начиная с эпохи Возрождения запечатленное слово — арена упорной борьбы авторов за внимание публики. Печатный станок, многократно усиливший писательский голос и сделавший книгу доступной для среднего класса (для буржуазии), эту борьбу усилил еще больше. Дорога автора к признанию пролегала теперь прямиком через пороги издательств и типографий.

В наши дни борьба за читателя осложняется еще и тем, что перед авторами открылся новый способ обратить на себя внимание широкой публики — Интернет. Появление электронного слова побуждает к тому, чтобы обратить внимание на сдвиги в механизмах обретения признания в Интернет-эпоху. Дело в том, что появление экранного слова размыло границу, разделявшую когда-то рукопись (то, что пишется для себя и для узкого круга родных и близких) и публикацию (текст, выставленный на всеобщее обозрение). Набранный с помощью клавиатуры текст взял на себя – одновременно — функции рукописного и печатного слова. Созданное на компьютере и размещенное в Сети сочинение имеет квазирукописную природу (оно набрано вручную) и в то же время обращено urbi et orbi. Казалось бы, в таких условиях у текстов на традиционных носителях нет шансов выживить. Однако мрачным прогнозам скептиков не суждено было оправдаться. Печатное слово утратило гегемонию, но не исчезло. С тех пор, как сообщество пишущих освоило клавиатуру ПК, прошло уже больше двух десятилетий, а книга все так же далека от того, чтобы разделить судьбу конных экипажей и самоваров. Не опубликованный в издательстве (не удостоенный статуса вещи) текст и сегодня воспринимается как рукопись, то есть как высказывание, не приобретшее общественного признания, хотя и “доступное всем желающим”. Какие же силы удерживают книгу от исчезновения? Почему она так и не превратилось в одно из осадочных отложений истории?

Сил, поддерживающих книгу на гребне современности, несколько. Помимо духов-покровителей авторства, у книги есть и другие защитники. К их числу можно отнести коммерсантов, занятых изданием и распространением книг и журналов. Свою лепту в сохранение книги вносит и ее эстетическая привлекательность (книга — вещь красивая, изящная). А привычки тела? Многим из нас удобнее и приятнее предаваться чтению, когда в руках лежит хорошо изданная книга, смотреть на светящийся экран любят не все. Пусть так. И все же в обществе, где доминирует экранная культура, живучесть книги нельзя объяснить ее относительными преимуществами. Полагаю, что главная причина сохранения книжной культуры — в том, что западный мир по-прежнему остается миром авторов. Воля к авторству надежно охраняет культуру бумажной публикации и создает иммунный барьер, защищающий печатную книгу от экспансии оцифрованных текстов. Попробуем проследить связь, имеющуюся между авторским стремлением к признанности и “чудесного” сохранения книги как элемента современной культуры.

Благодаря переходу к работе с экранным словом и возникновению электронно-сетевой среды, процедура обнародования текста (“публикация”) занимает всего несколько минут. Десяток щелчков мышкой и вот уже твой опус доступен всем и каждому. Однако простота выхода на широкую публику полна превратностей. На пути к читателю текст встречается с новым и труднопреодолимым препятствием: имя ему — информационная перенасыщенность медиа-сферы. В переполненном сообщениями интернет-пространстве авторский путь к признанию становится все более тернистым: сообщество тех, кто подготовлен к чтению развернутых высказываний, сокращается, в то время как число пишущих непрерывно растет. Легкость обретения признания через сетевую публикацию не более чем обманка, мираж. Сеть благоволит к тем писателям, которые уже признаны публикой (знакомы ей). В борьбе за читательское внимание непризнанные авторы не могут добиться общественного признания вне Сети, миновав стадию печатной публикации. Правда в том, что сетевое высказывание всем доступно, но верно и то, что доступность еще не значит востребованность (тем более востребованность для вдумчивого чтения). До тех пор, пока текст не получит признания сообщества компетентных читателей, он будет оставаться на положении общедоступной рукописи.

Попробуем обозначить основные причины, побуждающие современных авторов по-прежнему нести свои сочинения к издателям.

Первую из них можно усмотреть в необходимости проведения авторизации электронного текста. Если автор размещает текст в Сети (в блоге или на сайте), то перед ним встает следующая проблема: как добиться того, чтобы его высказывание было соотнесено с ним как с человеком, имеющим тело (как с одним из смертных). В ситуации, когда Сеть наводнена текстами, публикуемыми “виртуалами” и сетевыми анонимами (тексты под никами), интернет-известность сама по себе не способна обеспечить признания по ту сторону сетевых сообществ. Ведь экранное тело текста никак не соотнесено с бренным телом его создателя. Чтобы положительная корреляция между определенным человеком и определенным текстом стала возможна, текст должен быть опубликован в издательстве6 . Только электронная публикация со ссылкой на выходные данные печатного издания может гарантировать автору доставку “фимиама” строго по назначению и дает надежду на персональную ячейку в культурной памяти (в архиве).

Вторая причина, подталкивающая современного автора к типографскому способу публикации своих сочинений, — это редуцированная телесность экранного слова. Закрепление слова в форме двоичного кода делает его общедоступным, но легкость “выхода в эфир” имеет и оборотную сторону: наводненность сетевого пространства разнородными текстами ведет к загрязнению логосферы и делает читателя непокладистым, подозрительным и осторожным в том, что касается готовности нести временные затраты на ознакомление с пространным высказыванием. В таких условиях непризнанному автору трудно привлечь к себе внимание той части публики, которая могла бы по настоящему оценить его работу и ввести начинающего писателя в сообщество признанных авторов. Именно от привилегированных читателей (от оценщиков, котировщиков, от читателей-критиков) во многом зависит включение текста в процесс обмен мыслями (образами, метафорами) внутри сообщества “знающих”, то есть тех, от кого зависит включение высказывания в “культурный оборот” Традиции.

И простой читатель, и читатель квалифицированный хотели бы иметь минимальные гарантии качества текста, предложенного к прочтению. Что же способно дать ему такие гарантии? Прохождение текстом препятствий и фильтров, затрудняющих прямой доступ к читателю. Причем прохождение через преграды должно быть убедительно, наглядно явлено телом текста. В современных условиях это означает, что текст, прежде чем появиться в Сети, должен пройти инициацию бумажной публикацией. Чем большее число текстов оказывается вброшено в медийное пространство, тем более развитой должна быть система фильтров, через которые вынужден пройти начинающий автор для того, чтобы его сочинение удостоилось внимательного прочтения. Востребованность текста другими (в том числе и читающими с экрана), и тем более — значимыми другими (сообществом профессионалов, критиков и просто компетентных читателей), предполагает испытание печатью. После того, как текст прошел печатную инициацию, его электронный двойник обретает преимущественное право на прочтение так же и в сетевом пространстве.

Текстовая перенасыщенность Интернета существенно повышает ценность рекомендательных знаков, помогающих читателю остановить свой выбор на определенном произведении (в случае, когда перед ним произведение незнакомого ему автора). Но такие знаки могут сопровождать только текст, изданный в типографии. Если сочинение размещено в Сети без прохождения печатной инициации, читателю неоткуда получить информацию, которая освободила бы его от необходимости лично просматривать работу “сомнительного автора”. Как видим, минимальной рекомендацией к прочтению можно считать сам факт печатной публикации, отображенный на экране в виде выходных данных печатного издания. Разумеется, нельзя сказать, что тексты неизвестных авторов, которые не несут на себе подобных знаков, никем не читаются, их, конечно, читают, но читают по остаточному принципу. Если компетентный читатель и решится на ознакомление с текстом без “рекомендаций”, то только в ситуации, когда по запросу, размещенному в поисковике, нет других предложений.

Выходные данные особенно необходимы в тех случаях, когда заинтересовавший читателя текст велик по объему. Опубликованный в Сети текст неизвестного автора (особенно если его величина превышает объем в 15–20 тыс. знаков) имеет немного шансов на прочтение. В академическом сообществе (во всяком случае, в социальных и гуманитарных науках) текст, обнародованный в Сети, но не прошедший через издательскую процедуру, расцениваются как “сомнительный”. У многих литературных и научных журналов сетевых читателей намного больше, чем тех, кто читает их бумажные версии. Однако редакции продолжают издавать журналы-на-бумаге, поскольку имеют все основания полагать, что серьезное периодическое издание должно иметь печатную версию. Только после выхода из печати текст попадает в книготорговую сеть, в библиотеку и в поле зрения людей, информирующих общественность о новых книгах и журналах. Таким образом, процедура издания может рассматриваться как операция по превращению “квазирукописного” текста в формально признанное обществом произведение.

Тело книги как рекомендательное письмо до востребования. Издание книги — сложный, многоступенчатый и трудоемкий процесс (подготовка к печати, печать, реклама, реализация в книготорговой сети), запуск которого предполагает прохождение книгой (статьей) редакционно-издательского фильтра. Готовность издателя вложиться в публикацию книги и придать электронной “рукописи” вес (бумага, помимо физической массы и плотности, придает книге еще и символическую весомость) существенно повышает ее шансы на прочтение. У “появившегося в Интернете” и снабженного “выходными данными” текста уровень “априорного доверия” со стороны потенциального читателя существенно выше, чем у текста только сетевого.

Конечно, сама по себе печатная публикация еще не гарантирует качества книги. Мы знаем, сколько чепухи печатают издатели и продают книгопродавцы. Но этот факт говорит лишь о том, что печать выполняла (и выполняет) функцию первой и самой грубой очистки логоса. Для осмысленного выбора книги первой ступени явно недостаточно. Из числа фильтров, применяемых для более тонкой очистки, можно упомянуть инфраструктуры рецензирования, критики, литературных конкурсов и т. д. Не случайно сведения об их прохождении текстом принято размещать на виду, на книжной обложке. Опытный читатель обязательно отметит для себя количество и качество очистных сооружений, которые миновала заинтересовавшая его книга (кто ее рецензировал, какие премии она получила и т. д.). Он обратит внимание на издательство (7), на тираж книги, на то, есть ли у нее рецензенты и кто они, на то, какое это издание (1-е, 2-е или 3-е…), и, наконец, на качество ее художественного оформления…

Как видим, завоевание текстом общественного признания по-прежнему предполагает прохождение через издательскую процедуру. “Бумажная” публикация выполняет функцию лицензирования текста для посетителей книжных магазинов и пользователей сети Интернет. Возможно ли обратное движение? Может ли текст сетевой локализации (текст еще не признанного автора) завоевать общественное признание и подняться на культурный олимп? Такие случаи мне не известны. Тексты по-прежнему завоевывают право на внимание публики, приняв образ печатного издания, в то время как функцию “широкополосного” канала распространения и доставки текстов берет на себя Интернет.

 1 Что до вытеснения новостной, летучей прессы (газет и еженедельников) электронными СМИ, то оно идет полным ходом. Вполне вероятно, что в обозримом будущем газета на “бумажном носителе” и вовсе исчезнет из оборота. Иллюстрированные журналы, вероятно, продержатся дольше. Наилучшие возможности для закрепления на новых рубежах имеют журнал (неважно — литературный, научный или философский) и книга.

 2 Секацкий А. К. Бытие в признанности: истории современной политики // Мысль: Социальная аналитика кризиса: Сб. статей / Отв. ред. К. С. Пигров. — СПб., 2004. С. 53–43.

 3 Это связано с тем, что личности современного типа в античности, если принять позицию А. Ф. Лосева, еще не существовало. Применительно к античной культуре этот ученый предлагал пользоваться не термином “личность” (“субстанциальная личность”), а термином “атрибутивная личность”. Об отличии “атрибутивной” личности от “субстанциальной” см.: Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 427–438.

 4 Ведущиеся сегодня поиски медицинских и биотехнологических способов “нейтрализации смерти” обещают когда-нибудь решить проблему достижения так называемого “практического бессмертия”, но только вместе с устранением человека и заменой его каким-то другим (нечеловеческим) носителем интеллекта (нет человека — нет проблемы; клон и киборг — не люди).

 5 Предложение антидепрессантов сегодня, как никогда, велико и разнообразно и простирается от алкоголя и наркотиков до идеологических витаминов оптимизма, от порнографии до экстремальных религиозных сект, от размножившихся оккультных сообществ до высокотехнологичных методик отключения сознания, используемых в горячих цехах индустрии развлечений.

 6 Перевод слова на электронные носители напрямую задевает ученых, исследующих литературное наследие знаменитых писателей и готовящих к печати академические собрания сочинений. Тексты нашего времени — это тексты-без-автографа. Будущих исследователей классиков ХХI века ожидает немало проблем, так как они не смогут обратиться для подтверждения своих утверждений и отрицаний к рукописным архивам. У издателей академических собраний не будет под рукой автографов, отправляясь от которых они могли бы корректировать ошибки прижизненных изданий. Электронный текст — свидетель ненадежный: его легко “уничтожить”, “повредить” или “фальсифицировать”; по нему невозможно определить, кем и когда он был написан, вносились ли в него изменения, а если вносились, то когда, в каком порядке и кем. Достоверным свидетельством авторской воли в такой ситуации оказывается то, что прежде было предметом правки и корректировки: книжная (журнальная) публикация произведения.

7 Чем серьезнее издательство, тем больше шансов у публикации получить общественное признание. Книга, изданная в “хорошем издательстве”, рассказ (роман), опубликованный в журнале с репутацией, привлекают к себе внимание “серьезной публики” уже по месту публикации.

«Нева». – 2010. - №8