Потряс ее красивый русский обычай проводов милого в чужую сторону: «В начале леса находилась часть дороги, овеянная воспоминаниями векового обычая этого края. Там обращали на себя внимание молодые березки. На ветвях их висели длинные, большею частью выцветшие уже, шелковые или ситцевые ленты. Когда ветер колыхал ветви, ленты шевелились, точно стараясь напомнить о себе, рассказать старую не сказку, а быль, полную печали и любви.

Девушки приходили сюда провожать своих милых на очередную службу в армии. А то и того горше - на войну... Переступит девушка такой «порог» былых гулянок - веснянок и не пойдет дальше, - только махнет рукой и повернет обратно... Далее не посмотрит больше на березку, на которой провисла ее лента... Сама она выдернула ее из косы, сама отдала милому, а он, пригнув верхушку тонкой еще березки, завил одну из верхних веток и скрепит его крепко-накрепко лентой суженой. И должен висеть этот живой венок до тех пор, пока не вернется парень в родную деревню.

Тогда он снова придет сюда с невестой, опять наклонит деревце, разовьет венок, а полинялую, часто полуистлевшую ленту, что свято хранила девичью верность, пожалуй, пожалеет, - не бросит. Может и сохранит, вместе с венчальными свечами в красном углу.

Но коли парня убьет вражеской пулей или умрет он на чужбине, или насовсем уедет в чужую сторону, забыв свою милую, или сама девушка, не дождавшись его, выйдет замуж за другого, некому тогда будет развить венок... И будет он висеть десятки лет, пока совсем не истлеет, а лесные птицы не разнесут волоконцами на подстилку своих гнезд. И останется "на ветке может только какой-нибудь унылый грязный обрывок...

Чудесное и сладостно-грустное это место на опушке белоствольных русских берез, что воспеты в старинных русских песнях, что вошли в корень жизни русской деревни!».

Она писала: «Гдовская земля - льняная земля. Льны издавна славились по всей Псковщине. А Гдов занимал не последнее место среди «пригородов» древнего Пскова. И мало в какой избе не было в сенях и клети сундуков, на манер прадедовских ларцев или украинских «скрынь», набитых до верха холстами и девичьими рукоделиями».

В Лосицах и окрестностях издавна жили не только русские, но и эстонцы, которых привлекали земли. Эстонцы выглядели по-другому, у них не было домотканой одежды, мужчины ходили в костюмах, соблюдали свои обычаи. И опять из «Гдовщины»:

«... слово «барин» не имело тут такого прямого значения, какое привычно слуху, и какое стало с революцией анахронизмом. Оно означало скорее - «горожанин», человек, живущий постоянно в городе. И форма одежды не играла, в данном случае, значения потому, что «пиджак» был обычным одеянием эстонцев, таких же пахарей-крестьян».

«Раз в лето, на «Иванов день» - 24 июня, у нас была еще приманка, собиравшая на новом кладбище, под купами берез и сосен, у маленькой старинной церковки «Митрофания» толпы народа... С телег сходили дальние эстонцы и мешались с ближними - соседними. На небольшой черной кафедре появлялся «кистор» - лютеранский священнослужитель и произносил проповедь. Эстонцы чудесным слаженным хором подпевали ему...

И на Троицу уже не эстонцы, а местные русские крестьяне устраивали нечто вроде крохотной ярмарочки, возле большой церкви».

И то, что было вначале экзотикой, со временем становится близким и родным. Родными стали жители этого края, и она для них уже не чужая. В «Гдовщине» она пишет: «Вся повседневность была у меня перед глазами. Я знала, каким полем они особенно дорожили, где «земля больно хороша». Знала, у кого пала от кроволочки корова, а у кого телилась… я... охотно помогала крестьянам «насаживать» осенью ригу. Я любила уютный дымок риги, и, уходя с нее…, с удовольствием шла к знакомым соседям ужинать горячей картошкой с топленым молоком».

Ее приглашают на деревенскую свадьбу быть посаженной матерью: «Повезли жениха с невестою на праздничных телегах, с «шарочками» - бубенчиками и пестрыми ленточками на дуге и гривах лошадей в нашу лосицкую церковь. Там их честь честью обвенчали... Мы должны были встретить молодых хлебом-солью...

Мы двинулись на свадебный пир. На первом месте на подушках усадили молодых... Перед молодыми лежала традиционная «свинина» - символ достатка - кусок свиного сала, мастерски украшенный квадратиками из свиной шкуры с воткнутыми в них зубчиками чеснока, и «воля» - символ девичьей воли - тщательно разукрашенная кудрявая елочка, загодя специально выбранная. Эту «волю» любимая подруга невесты передавала после венца жениху как знак того, что теперь «воля» молодой жены принадлежит только ему.

Согласно обычаю, молодые ничего не ели с самого утра. Их должны были покормить как бы «тайком», без гостей, где-нибудь в уголочке. Они только присутствовали и принимали поздравления».

В одном из писем в 50-ые годы Маргарита Владимировна писала: «Эту сторону я знаю 60 лет подряд и хронику пишу с первого дня, когда ваксу употребляли как мазь от ломоты, скороход старик ходил за 75 верст за 25 коп., а мужик от медведей укладывал на своем поле Миколу Чудотворца, а когда Микола не помог, он стегал икону ремнем. Я записывала  все,  потому  что  имела  особую  связь  и  содружество с крестьянами».

В этом и ценность этой книги. Маргарите Владимировне интересны судьбы людей, и для нас они становятся тоже близкими знакомыми. Два лосицких священника. У одного она снимала дачу, когда первый раз приехала в Лосицы. Второй - отец Павел Романовский, был когда-то социал-революционером, приехал в Лосицы и там остался. Решил построить школу, собрал по подписному листу деньги, кирпич делал сам с помощниками, часть продавал, часть пускал на фундамент. Помещица из Ляд Веригина дала ему старый лес с условием, что он сразу его вывезет. А начиналась весна, вывозить нужно было через Плюссу: «Сказал: «Братцы, с Богом!.. Я первый попробую, а вы - за мною». Перекрестился размашисто и повел коня на лед. Прошло все благополучно. - «Ну, и мы, батя, за тобою»... С каким оживлением говорил тогда отец Павел:«Меня вот спрашивают: почему я строю школу церковно-приходскую, а не земскую. А я вот что отвечу: мне так легче. С архиереем я проще договорюсь, чем с властями гражданскими. Там властей больно много... Везде крамолу одну видят».

И стоит это здание по-прежнему. А отец Павел в 30-ые годы был арестован и не вернулся.